Я воспитывал Габриэля так, как считал нужным, ни единожды не сомневаясь в правильности выработанной мною методики. Я воспитал его, не будучи сам в должной мере воспитан, ибо господу было угодно доказать на моей персоне, что отсутствие всякого воспитания в пасмурные декадентские эпохи социальных и нравственных бесчинств может стать лучшей формой воспитания. Я слушал только два голоса, пропуская мимо ушей все людские увещевания: голос моего Бога и настырный голос генных наставлений, временами переходящий в оголтелую диктатуру, так как подлинный мужчина наполовину состоит из потустороннего голоса отца, даже если действует ему вопреки.
Я развивал в мальчике подвижный самостийный норов и чувство самоединственности. Я учил его не бояться ничего и даже себя. Я учил его верить в Бога, но не обращаться к нему в трудные минуты с жалобами и просьбами, а только сдержанно радостно благодарить его в бурные минуты триумфов, потому что у нашего Бога и так слишком много нытиков и любителей неудач. Так пусть же теперь их будет у него еще на одного меньше.
Я учил Габриэля не верить детям и старикам, потому что бесполые люди лгут, чтобы оправдать единственно свою бесполость.
Я учил его не слушать меня, когда я стану стареньким больным импотентом, и не терять понапрасну времени на моей могиле, ибо я буду слишком далеко от этого места и мне не будут нужны его суетные самоказнения. Мне будут нужны только его энергичные автономные действия.
Недавно Габриэль сильно разбился, катаясь на лошади, а я, будучи сильно занят финансовыми делами, лишь вскользь выяснил у врача, что опасности полноценному здоровью мальчика нет, и, оплатив лечебные услуги, вновь углубился очами да и самоими мыслями в хитросплетения денежных операций.
Я зашел к Габриэлю лишь под вечер, мальчик улыбнулся мне, превозмогая боль. А я улыбнулся ему, превозмогая цифры и сев у изголовья и ласково потрепав по щеке, спросил, как он себя чувствует.
Мальчик причудливо повернул голову, прильнув щекой к подушке и сильно вдавив ее в мягкие пуховые очертания, сказал мне, что в следующий раз будет, несомненно, жестче обращаться с жеребцом и не станет потворствовать его капризам. Порасспросив меня что-то о звездах и о войне, он попросил пить. Возвратившись со стаканом воды, я нашел его спящим. Пышноцветный пурпурно-розовый закат согнал с детского лица всю бледность недавнего страдания, в страхе метнувшегося от крепкого здорового сна в гадкое низкопоклонное вчера.
Спи, мой маленький звереныш, моя заготовка сверхчеловека, и гони прочь все сны. Они нужны только слабым и подлым. Сильный и свободный человек видит все сны наяву, ибо он не хочет быть рабом снов, но подлинным их властелином.
Я вновь присел у его изголовья, стараясь не будить мальчика, отставив стакан на столик и глубоко вздохнув, поднес руки к его голове. Я раздвинул пальцы и напрягся всем телом, целиком отдавшись моей титанической волюнтаристской медитации. Я властно перетряхнул все времена и пространства, зычным воплем скликая все сверхъестественные силы. Я звал сюда сейчас всех, я желал видеть и белые силы, и черные силы, и разноцветные. Я подверг их отчаянной дисциплине, приводя к присяге на верность. Миниатюрная детская опочивальня, казалось, вот-вот должна была разлететься на куски от несметного сборища бесноватых сил — повелительниц судеб, набившихся под низкие своды. Я ощущал раскаляющее дыхание полновластных посланцев нематериальных субстанций и, казалось, слышал их озабоченный клекот. Мне уже было трудно говорить, ибо этот клочок пространства оказался неслыханно энергетически перегруженным, и, задыхаясь от разноцветной дрожи, переходящей в разгульный колотун, я настырно кричал им всем, сатанея от своих диких конвульсий и готовый ежемгновенно ослепнуть от нагромождений нещадного света.
— Смотрите, это ваш господин! Отныне вы должны копиться в каждой его мысли, вы должны бросаться во все части мира и времени по первому его повелению. Отныне вы будете чинить метафизический прессинг, расталкивая и кроя судьбы в угоду своему господину. А теперь летите прочь и передайте всем, что я сказал! Я очнулся уже в кромешной тьме, найдя себя совершенно обессилевшим и, едва встав с кровати Габриэля, с неимоверным трудом добрался до своей постели, дважды чуть не упав от растворившего меня вконец изнеможения.
Я знал, что мои скупые бормотания выбьются геральдическим знаком на его восходящей судьбе, потому наседал, отдавая последние крохи своих сил так, чтобы мальчик не начинал с пустого места, как я, и не тратил время на беспутные сомнения и мерзостные служения обстоятельствам.
Протарань все и вся и никогда не обращай внимание на историков — это всего лишь завистливые неудачники, ибо разбором и описанием чужих похождений занимаются люди, всецело неспособные на свои собственные.
Сколь бы ни был ты утончен и интеллигентен, никто в мире не будет восторгаться красотой твоих помыслов и страданий, всем будут нужны только твои волевые действия. Ты одинок в этом мире и только в одиночестве должен почерпать лучшие свои силы. Возвышенная красота страдания — мишура. Оставь ее женщинам.
Ты должен жить такой богатой и красочной жизнью, чтобы тебе было просто неинтересно страдать.
Знай, мой Габриэль, что твой примитивный отец и твой незатейливый отчим катались в объятиях смертельной борьбы единственно затем, чтобы выдавить для тебя одну простую и ясную истину, с которой ты должен начать жить.
Паразитирующие на жизни жрецы морали замалчивали ее, когда не было еще слов, и заговаривали ее немочной болтовней, когда слова эти были изобретены.
Знай, если где-нибудь на Земле, на звездах или за звездами, в глубинах выспренного воображения, в неприглядном колодце прошлого, в ненаглядных высотах будущего или в сияющих соблазнах настоящего существуют Единственные, Неповторимые, Экзотические: вещь, мысль, образ, женщина или нечто, то ты должен стать настолько могущественным, совершенным, безграничным и неистовым, чтобы присвоить их себе и сделаться их владельцем, ценителем, поэтом и охранителем. Ты призван быть Единственным и, огосподствовав, усвоить это нечто Единственное. Только в этом смысл жизни, все остальное — скучное недоразумение и пошлость.
Это царство воли, и так как волей управляет тот, для которого личность является лишь временным обиталищем, то вселенная представляется как бы заключенной в одну личность. Все сущие царства склоняются перед Тобою, но все они не только Твои, они — сам Ты.
Иди вперед смелей и празднуй пир существования. Ты призван, остальные же только терпимы около Тебя.
Ну а я достаточно обнажил свою душу, чтобы остаться незамеченным. Кроме того, ведь все это не выспренная исповедь, а страстное признание в любви.
Один Габриэль передал эстафету другому. Старший мыслил себя в первом лице, мифологизируясь и отдаляясь от себя, он наставил себя посредством лица второго и перебрался таким образом в третье лицо, теперь, наконец, уже сливаясь с другим, младшим Габриэлем. Они уже срослись в единое целое, ибо старший вживился в младшего, и теперь уже оба разбирали морфологию и структуру «феномена Габриэля», дополняя его и модернизируя.
Габриэль — это противоборство двух сильных начал бытия: реального и ирреального, физического и метафизического, действительного Я и мнимого Я,
Но Я не единично, каждое из этих Я есть область, включающая в себя бесконечное множество величин. В процессе бытия эти две многосложные пространственно безграничные области пересекаются, то перекрывая друг друга, то взаимопроникая. Причем с течением времени зона пересечения этих областей может меняться, становясь пространственно то больше, то меньше. Кроме того, пересечение это будет одинаковым в двух ситуациях, но в одной из них может быть велико на границе, то есть пересечение охватит большую глубину на более обширном фронте. В другом случае на малом участке фронта пересечения может произойти глубинное взаимопроникающее пересечение областей Я и (Я).
Зона пересечения этих областей есть зона противоречия между реальным и ирреальным. Существуют различные типы людей, характеризующиеся глубиной и характером пересечения этих двух областей. Чем больше глубина пересечения, тем в большей опасности находится индивид, подвергаясь вероятности
