158
В «Сообщении» Специальной комиссии: «Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. Гор. (Умнову)». В 1950 г. Г. К. Умнов прочел «Сообщение» комиссии Бурденко. Запись в блокноте Умнов прокомментировал так: «В бытность мою начальником русской полиции Смоленска в первые месяцы немецкой оккупации я никогда не получал от начальника города Меньшагина приказа расследовать циркуляцию среди населения слухов о расстреле поляков немцами. «…» Вся история с блокнотом Меньшагина, о которой говорится в советском сообщении, кажется мне подделкой. Меньшагин обладал феноменальной памятью и очень редко делал заметки. Его блокнот большевики не могли бы найти, так как и дом Меньшагина и здание городского управления при отступлении немцев из Смоленска сгорели». («Новый журнал», кн. 104, Нью-Йорк, 1971, с. 277–278.)
159
У автора нет однозначного объяснения, почему в руках у Базилевского оказался план зала заседаний. Возможно, это объясняется тем. что после инцидента между Герингом и Бах-Зелевским (Геринг обозвал последнего «скотиной», когда тот проходил мимо скамьи подсудимых) свидетелей стали вводить в зал так. чтобы исключить контакт с обвиняемыми, а именно — через дверь, которой пользовались синхронисты. В одной из кабин переводчиков-синхронистов в этот момент работала Е. Е. Щемелева (Стенина). По ее словам, перед началом заседания она спросила у своей коллеги-американки, получен ли ею английский текст «Сообщения» комиссии Бурденко. Та ответила, что еще нет. Штамер как раз оказался рядом и слышал этот обмен репликами. Можно себе представить, какие чувства испытала Елизавета Ефимовна, переводя диалог Штамера с Базилевским! До сих пор она не может вспоминать об этом без содрогания.
160
Имеются, впрочем, и иные сведения. Участник одной из организованных немцами «экскурсий» С. Максимов вспоминает: «Утомленные, одуревшие от трупного запаха, мы медленно идем к грузовичку. Справа от меня, еле передвигая ноги, идет смоленский профессор-астроном Базилевский. Он болен от всего виденного. У профессора, как, впрочем, и у всех нас, нет и тени сомнения, что катынская трагедия — дело рук Сталина. Он с возмущением говорит о том, что русская история не знала более страшной эпохи, чем эпоха большевизма». (С. Максимов, Я был в Катыни. — «На рубеже», Париж, 1952, № 3–4, с. 11).
161
«Советская Россия» от 21 июня 1987 года неожиданно пролила свет на современную обстановку в Катынском лесу. То было в разгар кампании по борьбе с «лесными домиками». Читатель А. Семуков из Смоленска в числе закрытых дач и охотхозяйств упоминает «прекрасную виллу и дачу в Козьих Горах». И. о. председателя Смоленского облисполкома В. Видный отвечает в том же номере: «Объекты, о которых пишет А. Семуков. в скором времени также станут общедоступны». (Заметку по этому поводу опубликовал в «Русской мысли» Г. Г. Суперфин.) Не знаем, как с другими объектами, а вот объект в Козьих Горах — пока не стал.
162
По справке, полученной от Е. Е. Щемелевой (Стениной). текст «Сообщения» комиссии Бурденко переводился советскими переводчиками.
163
Недавно все ту же битую карту попытался разыграть «Военно-исторический журнал» (1990, № 11–12). Публикация, впрочем, интересна тем, что содержит документы из той самой закрытой архивной описи Специальной комиссии. Публикаторы, видимо, не подозревают, что эти тексты благодаря массе мелких разночтении лишний раз дискредитируют «Сообщение» комиссии Бурденко.
164
Смирнов преувеличивает. Комиссией Бурденко допрошено 56 человек.
165
Когда убивает государство… М., «Прогресс», 1989.
166
Состав преступления «измена Родине» (ст. 58-1, подпункты а, б, в, г) внесен в УК РСФСР в 1934 году, «когда нам возвращен был термин Родина» (Солженицын), во исполнение постановления ЦИК от 8.6.1934 «О дополнении Положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка и управления) статьями об измене Родине». Постановление квалифицировало как измену Родине шпионаж, выдачу военной или государственний тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу. Для гражданских лиц предусматривалась санкция в виде 10 лет лишения свободы с конфискацией всего имущества при наличии смягчающих обстоятельств и расстрел в случае отсутствия таковых, для военнослужащих — только расстрел; совершеннолетние члены семьи военнослужащего, если они знали о готовящейся измене и не донесли властям, карались лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией всего имущества, если ничего не знали — лишением избирательных прав и ссылке в отдаленные районы страны на 5 лет («Известия», 9.6.1934). Позднее закон стал толковаться расширительно, и санкции, предусмотренные для членов семей военнослужащих, применялись не только к ним. Напомню, что 58-я статья отменена в декабре 1958 года (Ведомости Верховного Совета СССР, 1959, № 1).
