«Верно умные люди говорят, пить надо меньше» — именно так или приблизительно так подумали одновременно и скоморохи, и князь Святославский, и даже обычно малопьющий Рыжий: в царской златохранильнице все оставалось так же, как было за миг перед тем, недоставало лишь Херклаффа, Анны Сергеевны и Каширского. Ну и, разумеется, наволочки с драгоценностями.
— Померещилось, что ли? — встряхнув лысиной, проговорил Шандыба.
— Ага, померещилось, — откликнулся Мисаил. — Всем сразу.
— Примерещилось или нет, а в одном он прав — уходить надо, — раздумчиво произнес дьяк Борис Мартьяныч.
— Легко вам говорить, вас-то никто в лицо не знает, — с беспокойством возразил Рыжий. — А меня они на куски разорвут.
— Хоть одно доброе дело сделают, — подпустил Шандыба.
Князь Святославский взял со стола подсвечник и, осветив лицо Рыжего, с легким прищуром оглядел его, подобно тому, как художник изучает набросок будущего шедевра.
— Не беспокойтесь, друг мой, мы вас так разукрасим, что никто не узнает, — беспечно заявил князь, завершив осмотр. — Особенно ежели вас припудрить, припомадить и переодеть в женское платье.
— Ну что ж, в женское, так в женское, — со вздохом согласился Рыжий. — Что поделаешь, если ничего нового история изобрести не в состоянии…
Не теряя времени даром, Антип с Мисаилом принялись за «перевоплощение» клиента, и Рыжий не без некоторого восхищения наблюдал в зеркале, как он под руками умельцев превращается в весьма миловидную девушку. Увы, незабвенный Александр Федорович Керенский в подобных обстоятельствах должен был обходиться без опытных визажистов.
— Господин Рыжий, ежели ничего не получится с вашим градоначальством, то приходите к нам, — от всей души предложил князь Святославский. — А то мы как раз собираемся поставить гишпанскую трагедь «Тайная свадьба дона Луиса Альберто», да невесту играть некому.
— А невеста девушка честная? — с подозрением вопросил боярин Шандыба.
— Честная, честная, — заверил его князь Святославский. — Я всю рукопись два раза перечитал и не заметил, чтобы она что-нибудь стибрила.
— Тогда поищите другую, — посоветовал Шандыба. — Этой не поверят!
Хотя господин Рыжий за все двадцать лет своего пребывания в Царь-Городе не присвоил и ломаного гроша, среди обывателей (включая князей и бояр) почему-то укоренилось убеждение, будто бы он — главный казнокрад и только прикидывается, что имеет средние достатки, а сам на золоте ест да на серебре спит.
Пока скоморохи гримировали Рыжего, а князь Святославский руководил этим ответственным занятием, дьяк Борис Мартьяныч безотрывно глядел на драгоценности, оставшиеся после того, как свою «законную» половину забрал господин Херклафф.
— А с этим-то что делать будем? — первым задал он вопрос, который занимал всех. — Пропадет ведь.
— Да уж, если сюда ворвется толпа с улицы, то пиши пропало, — сказал Рыжий, едва Антип закончил подкрашивать ему губки и принялся за бровки. Мисаил в это время прилаживал к Рыжему юбку, наскоро сварганенную из скатерти.
— Мы должны унести все это, — гнул свое Борис Мартьяныч. — А потом, когда бесчинства прекратятся, вернем.
— Да-да, так и сделаем, — кивнул Рыжий, отчего левая бровь, над которой в это время трудился Антип, нарисовалась куда-то вверх. — Нас тут семь человек, так что справимся.
С этим предложением согласились все, кроме Шандыбы, который оказался в двойственном положении: ему хотелось и поживиться золотишком, и при этом сохранить образ самого честного кислоярского боярина, который он старательно создавал и поддерживал долгие годы. Шандыба лихорадочно думал, как бы ему выкрутиться, и наконец придумал:
— А я не возьму! Ибо, как человек честный и благородный, заявляю сразу и открыто — я ничего не верну!
— Да бери, не валяй дурака, — махнул рукой Святославский.
— Ну ладно, бес с вами, уговорили, — пробурчал Шандыба и первым начал рассовывать драгоценности по карманам своего просторного кафтана. Увидев, что шандыбинские карманы слишком просторны, остальные тоже приступили к делу, и вскоре стол совсем опустел. Лишь две чаши — золотая и серебряная — не влезли ни в один карман, но и им скоморохи нашли подходящее место, приспособив для создания более убедительного «дамского» образа своему подопечному.
— Да уж, Бельская слободка отдыхает, — заметил боярин Шандыба, придирчиво оглядев Рыжего.
— Господа, собирайтесь быстрее, — поторапливал стрелец. — Чем раньше мы уйдем отсюда, тем лучше. Сударыня, поправьте кармашек, а то из него златая цепочка торчит.
«Сударыня» послушно засунула цепочку поглубже, и семь человек, нагруженных золотом и драгоценными камнями, вереницей покинули златохранилище. Последним, аккуратно задув свечи, вышел дьяк Борис Мартьяныч, и вскоре в царском тереме ни осталось ни одного человека, если не считать останков хозяина.
Как читатели уже, наверное, догадались, неприметным господином на похоронах отца Александра был ни кто иной, как Глеб Святославович — ближайший помощник покойного Михаила Федоровича. Правда, на похороны он явился отнюдь не для того, чтобы отдать последний долг покойному — у него были совсем другие намерения. Неизвестно, как ему удалось уговорить бывших на погребении именитых князей и бояр и даже самого Патриарха, но после похорон все они собрались в небольшой корчме неподалеку от кладбища, где Глеб Святославович заблаговременно снял для тризны отдельную горницу. Справедливости ради нужно отметить, что чести быть приглашенными удостоились далеко не все — за поминальным столом не было ни Пал Палыча, ни отца Иоиля, не говоря уж о малоимущих прихожанах покойного.
Зато там нашлось место боярину Павловскому и наиболее знатным из «идущих вместе» — Ване Стальному и любвеобильной боярышне Глафире, да еще юному певцу Цветодреву, который в перерывах между поминальными речами услаждал слух собравшихся соответствующими случаю песнопениями. Остальные парни и девушки ходили дозором вокруг корчмы, дабы не пропустить туда кого-то из посторонних. Нечего и говорить, что боярин Павловский, вовсе не знававший покойного отца Александра, куда больше (и громче) скорбел о другом покойнике — царе Путяте — и делал это, что называется, от всей души. Откушав поминальной медовухи, другие князья и бояре не отставали от Павловского, один лишь Глеб Святославович сидел между ними тихо и незаметно.
Когда поминальные речи и застольные разговоры о высоких душевных качествах обоих невинно убиенных начали под воздействием обильного угощения понемногу переходить в обычную болтовню о том да о сем, Глеб Святославович незаметно встал из-за стола и куда-то удалился. Никто его исчезновения, конечно, и не заметил. Но несколько времени спустя он появился в дверях, ведущих во внутренние службы корчмы, причем не один — рядом с Глебом Святославовичем, неловко потупя взор и переминаясь с ноги на ногу, стоял живой и невредимый царь Путята. Поначалу их никто даже и не заметил, но когда Ваня Стальной случайно бросил взор в сторону двери, он едва не лишился дара речи.
— Там… Там… — отрывисто бормотал Ваня, выпучив глаза и тыча пальцем в воздух.
— Царь! Батюшка!! Живой!!! — раздались радостно-удивленные вопли. Все повскакали с мест и, опрокидывая стулья, бросились к Государю. Один лишь Цветодрев остался на месте и, подыгрывая на гуслях, запел «Многая лета».
При виде столь бурного изъявления чувств Государь попытался юркнуть обратно в дверь, но Глеб Святославович его удержал, цепко ухватив за рукав кафтана.
— Да. Злодеи пытались меня убить, но я чудом остался жив, — быстро проговорил Путята, когда первый взрыв ликования чуть стих. — Выходит, неправильно я царствовал, коли, стоило мне исчезнуть ненадолго, и сразу все пошло кувырком. Но обещаю — отныне все будет совсем по-другому. Я создам сильную государственную власть сверху донизу, а не как раньше: правая рука не знает, что делает левая.
