это нести потери, и наш комбат не выдержал, дал приказ «вперед».
Мы перекатились через лежащий второй батальон и начали продвигаться вперед, но вынуждены были залечь, попав под двойной артогонь — немецкий и свой. Очевидно, второй батальон, попав под сильный огонь, залег и дал заявку на подавление огневых точек противника нашей артиллерией, а мы, продвинувшись вперед, попали под свой же артобстрел. Лежим под огнем и ни взад, ни вперед. Слышу душераздирающий крик: «Братья во Христе, помогите, Христом Богом молю, спасите!» — и так бесконечное повторение. Крики раненых страшно действуют на нервы и могут довести до чего угодно. Я говорю политруку: «Кто это кричит, что-то голос знакомый». — А он говорит: «По-моему, это наш политбоец». «А причем тут Бог Христос, если это политбоец?» Не выдержал я и пополз к этому кричащему. Действительно, наш политбоец, он же писарь роты, лежит раненный в ногу и орет благим матом. Подполз к нему и сказал с самыми «теплыми» фразами: «Перестань кричать, или я тебя пристрелю». — «Больно», — говорит. — «Ничего, потерпишь, будешь кричать — прикончу. Давай списки роты и еще какие есть документы». Отобрал всю эту бумажную канцелярию и предупредил, чтобы молчал в тряпочку и полз самостоятельно в тыл к санитарному пункту. Вернулся на прежнее место к политруку и говорю: «Ты прав, это кричал наш комсомолец побитбоец, только после ранения он срочно уверовал в Бога». Только хотели продвинуться вперед, как ранило в бедро политрука. Перевязал я его, а он просит: «Отведи меня в тыл». Как же я мог оставить роту, пойти с ним в тыл к санпункту, да ведь за мной могла подняться вся рота и двинуться назад. Значит, расстрел неминуем. Говорю ему об этом, а он твердит — отведи в тыл. Подозвал я двух бойцов и приказал им доставить политрука на пункт сбора раненых. Так снова остался без политрука русского, а политрук грузин в это время был с первым взводом на левом фланге. Увидев бессмысленность лежания под огнем, я дал команду на быстрое движение вперед (все равно несем потери), и с ходу мы выбили из оврага группу противника. Овраг довольно глубокий и служил хорошей защитой от пулеметного и артогня. Заняв этот овраг, начали приводить в порядок роты. Оказалось, из всего батальона осталось только 50 человек. В это время появился командир полка со своим ординарцем, пьяный, что называется, до положения риз, и поднял крик: «Что вы тут околачиваетесь в тылу, надо продвигаться вперед, расстреляю!!!» — и хватается за кобуру. Переглянулись мы с комбатом, и комбат говорит: «Мы ведь только выбили противника из оврага, смотрите, еще трупы теплые, какой же это тыл?» А одурманенный водкой комполка продолжает твердить свое: «Прячетесь по оврагам, расстреляю…»
Смотрю на него и думаю — этот пьяный дурак в самом деле может выстрелить из пистолета, за что погибать, и взял наперевес винтовку, бывшую у меня в руке. Думаю, вынет пистолет, так я его положу на месте — семь бед, один ответ. Пьяный-то он пьяный, а хорошо заметил, что винтовка направлена на него. «Ты чего, — говорит, — убери винтовку». — И к комбату: «Видишь деревню?» — «Вижу» (хотя из оврага никакой деревни не видно). «Взять ее»… — «Да у меня 50 человек всего». — «Все равно взять».
Приказ есть приказ, и пошли мы брать эту деревню, а это была Карпечь, сильно укрепленный пункт немецкой обороны. К вечеру заняли передовой немецкий окоп, очевидно, позиции боевого охранения, а вот дальше продвинуться не смогли. Людей осталось человек двадцать. В окопах этих нашли целые склады патронов и гранат. Решили быть здесь до утра и готовились к отражению контратаки. У нас был один станковый пулемет, немного наших гранат и наши винтовки с небольшим запасом патронов. В «резерве» — немецкие винтовки и к ним предостаточно боеприпасов. Стало уже совсем темно. Расположили людей и решили проверить, есть ли кто справа и слева от нас.
Взяв старшину роты, я направился на правый фланг. Темно, хоть глаз выколи. Идем молча, прислушиваемся, ведь каждую минуту можем нарваться на противника. Отошли метров на 80, и вдруг пулеметная очередь трассирующими пулями и трасса прямо на нас. Бросились на землю. Лежим и ждем следующую очередь, а ее не последовало. Не знаю, то ли немецкий пулеметчик заметил наши силуэты на фоне неба, то ли просто дал очередь, но наступила тишина. Ну что, старшина, пойдем дальше?
Поднялся я, а старшина лежит. «Вставай», — он лежит. Наклонился к нему, потормошил, а он неподвижен. Пощупал пульс — нет его. Расстегнул шинель, куртку, просунул руку к груди, биение сердца также не прощупывается. Убит наповал, даже не вскрикнул. Ну что делать? Прошел еще немного вперед, никого нет, и повернул назад, еле нашел занятые нами позиции. С левого фланга также не оказалось никого. А немцы светят ракетами и явно замышляют нас атаковать. Вот в это время поступило приказание нам отойти в овраг, из которого мы наступали. Оставив пулемет для прикрытия отхода, мы почти всей группой тихо отошли метров на 100, залегли и дали знать пулеметчикам на отход, в случае надобности прикрывая их своим огнем. Появился в тылу комсорг полка, нарвался на меня: «Почему отходите, кто приказал? Не сметь, давай вперед».
Нервы и так напряжены, только что потерял старшину, а этот пшют выламывается, да еще приказывает, не имея на это права. И послал я его подальше, и предупредил, чтобы убирался потихоньку, пока не получил пулю в лоб. Он взъерепенился, но куда-то исчез. В конце концов пришли мы в овраг и там досидели до утра. А утром две дивизии, вернее, остатки двух дивизий вновь начали наступление на эту Карпечь.
Наш полк перебросили левее того места, где мы находились, и нам пришлось наступать по заминированному полю. Немцы, очевидно, в спешке минировали подходы к Карпечи, — противотанковые мины (тарелочные) лежали довольно густо, но не замаскированные, а противопехотные между ними. Во всяком случае, на этом заминированном участке нельзя было залечь и делать короткие перебежки, т. е. то, что в какой-то степени спасает от огня противника. Пришлось преодолевать это минированное поле под сильнейшим огнем на одном дыхании бегом.
Саперы успели проделать два прохода для танков, и мы за двумя танками ворвались в эту Богом и людьми проклятую Карпечь.
Первыми ворвались туда 7 человек, в основном командиры, и начали мы выбивать гранатами, а то и просто словами, когда гранаты кончались, засевших в подвалах, укрытиях, блиндажах немцев. Хорошо, что успели подойти наши подразделения, а то мы совершенно остались без боеприпасов, и нас могли взять голыми руками.
Очистив Карпечь и заняв траншеи по ее западной окраине, начали приводить свои подразделения в порядок. Людей осталось очень мало. У меня в роте я насчитал человек 15 и ни одного командира взвода. Политруков также не было.
За взятие Карпечи нас (7 человек комсостава) наградили, выдав каждому по 300–400 граммов сахара. В условиях Керченского фронта эта награда в то время значила больше любого ордена.
Не успели прийти в себя после этого боя, как на нас обрушился продолжительный минометный налет. Хорошо, что можно было укрыться в капитальных немецких дотах. На дальнейшее продвижение у нас уже не было ни сил, ни боеприпасов. Для отражения возможной немецкой контратаки пришлось собирать патроны у погибших и по 3–5 патронов у живых, чтобы набить пулеметные ленты для станковых пулеметов. Срочно нужно было обучить оставшихся бойцов хоть как-то владеть немецкими винтовками, запас патронов к ним был практически не ограничен. Захватили целые склады гранат, но никто не знал, как ими пользоваться. Здесь сказалась идиотская установка, запрещающая пользоваться трофейным оружием. Решил я разгадать «секрет» пользования немецкими гранатами с длинными деревянными ручками. Внешний осмотр показал, что нет места для того, чтобы вставить запал, как это делается у наших ручных гранат. Вывод ясен — запал находится где-то в середине. А как его привести в действие? Залез я в глубокий окоп, сказал окружающим, чтобы отошли подальше, и начал искать разгадку. Стукнул хорошо об землю корпусом гранаты и бросил ее. Не взорвалась. Пробовал вывинтить ручку — не вывинчивается. В общем, что ни делал, ничего не получается. Хотел уже бросить свою затею, как вдруг обнаружил какой-то шарик, вделанный в конец ручки. Попробовал повернуть его и дернул, а он вышел из ручки, дернул сильнее, что-то щелкнуло, и тут я сообразил, что это сработал запал. Успел бросить гранату, и она взорвалась. Рассказал и проинструктировал находившихся рядом командиров, в дальнейшем своим бойцам, и мы получили в руки большой запас немецких ручных гранат.
Стало немного легче, было хотя бы чем отбиваться на случай немецкой контратаки. Ночью нам подбросили небольшое пополнение. Мне в роту дали 8 человек, и все нестроевые из обоза. Повоюй с такими!
До чего доходила глупость людская, прикрытая, казалось бы, самыми благими пожеланиями. Весь остаток командного состава нашего батальона собрался в обширной землянке командира батальона. Сидим на полу, отдыхаем, дремлем, курим — замариваем червячка, есть-то нечего. Вдруг является помначштаба
