Казалось, крыша обрушилась мне на голову!
— А я ждала тебя… Но мне сказали… — продолжала Амина.
«А какое мне теперь дело, что ждала, если все-таки не дождалась?»
Рука невольно потянулась к кинжалу, но в это время запищал ребенок. Амина, качая люльку, обернулась ко мне и тихо сказала:
— Можешь убить меня, но сына пощади… Прошлый год отец приютил раненого комиссара, он умирал, но я выходила его, и мы… Это сын комиссара!
— Будь счастлива! — я вышел, вскочил в седло и прямо, со двора поднял коня в галоп.
— Прощай, Эльдар! — все же услышал тихий голос Амины.
Все рушилось, все ускользало, теряло облик, ясность, привлекательность… Все вокруг будто окутано дымом или туманом, искажено, обезображено, страшно. Куда идти? С кем идти? Против кого сражаться? И ради чего?
С этими бессвязными мыслями поднялся я на перевал, на скрещение многих дорог, запутанных, извилистых, кривых, как сама жизнь. Что ж дальше? Спуск к реке, что грохочет камнями в ущелье? А потом?
Навстречу из ущелья поднимались мимо саклей какого-то аула вооруженные всадники. И здесь их встречали другие всадники, жители этого аула, и радостно приветствовали друг друга, и громко кричали: «Эгей, горцы! Время нас зовет! Сабли точите, коней седлайте, снимайте с жердей бешметы. Украшайте папахи алыми лентами. И не забудьте попрощаться с родными: не на гулянку мы поднялись, а в сражение, в поход за счастьем!»
Кто они, эти всадники? Что за цель у них, куда едут? Впереди вместо знамени реет красный шемахинский платок с бахромой, вынутый из горского заветного сундука. Громкая, стоголосая песня рождает эхо в горах, а впереди отряда едет на белом коне человек в кожанке, и что-то в этом человеке очень знакомое.
Хотел свернуть в сторону, но подскакали дозорные, крикнули: «Ни с места!» И я подчинился, сам не зная почему.
Отряд поднялся в гору, и на гордом белом коне подъехал ко мне Мирза Харбукский. Да, да, это был он. И выглядел Мирза в подхваченной широким ремнем кожанке, в папахе с красной звездой сказочным богатырем, уверенным в своем могуществе.
— Вот это встреча! Рад приветствовать тебя, Эльдар! — И сильной рукой сдержал загарцевавшего коня.
— Да, Мирза: все странно на этом свете!
— Откуда ты и куда? Одному небезопасно сейчас ездить в горах, да еще в твоей форме.
Дозорные оставили нас, отряд стал спускаться по склону, мимо меня мелькали папахи с красными лентами наискосок, кожаные кепки, ушанки, буденовки, кубанки. Я видел много знакомых лиц.
— Вот он, Эльдар, — сказал Мирза, — настоящий Дагестанский конный полк! Может, ты меня искал?
— Нет, я был в Губдене, Мирза.
— Догадываюсь! Невесту хотел проведать?
— Да, Мирза!
— И нашел у колыбели сына?
— Да, Мирза! — Губы у меня сжались; не то страх, не то ожидание чего-то недоброго, странное волнение охватило меня.
— Надеюсь, с ними ничего не случилось? — нахмурился Мирза.
— А это тебя очень беспокоит?
— Да.
— Хочешь сказать, что этот щенок в колыбели имеет какое-то отношение к тебе, Мирза?
— Это мой сын, Эльдар.
— И ты знал, что Амина помолвлена со мной?!
— Знал, что вы помолвлены. Но ты не сдержал слова.
— И ты поспешил воспользоваться?
— Я полюбил, Эльдар. И сердцу не прикажешь: она тоже полюбила… Не скрою, я обязан ей жизнью…
— И ты говоришь все это — мне?!
— Верю в твое мужество. И верю, что ты пойдешь с нами.
— После всего, что здесь увидел и пережил?! Нет.
— В личном разберемся после. Сейчас решается то, что важнее наших чувств. Испытай счастье в борьбе с нашим врагом!
— Не я ли ваш враг?
— Можешь стать другом…
— Барсук ястребу не друг. Прощай, Мирза!
— Ну что ж, прощай. Только не становись поперек нашей дороги!
— Угроза?
— Понимай как знаешь.
Гнев кипел во мне, обида сжимала сердце, я пришпорил коня: домой, скорее домой. Пора на что-то решиться! Оборваны все привязанности и надежды, я один и потому свободен, как орел. Буду бороться, буду мстить тем, кто обидел родителей и меня самого.
И будто всевышний услыхал меня! Отец вернулся из Темир-Хан-Шуры приободренный: шамхал Тарковский обещал во всем помочь, сказал, что не потерпит произвола, что земли и дворец будут возвращены, — вот только отары, что были в Ногайских степях, и рыбные промыслы утеряны безвозвратно. «Ну и шайтан с ними!» — сказал отец. Оказывается, чабаны угнали овец в Сирагинские горы, раздали по аулам, а сами ушли в отряд Мирзы, слава которого росла с каждым днем.
Признаться, я принял обещания шамхала за добрую бабушкину сказку. Но через неделю прибыл с карательным отрядом уполномоченный исполнительного комитета Временного правительства и в короткое время усмирил враждебно настроенное население, а оказавших сопротивление повесили на ореховых деревьях. В эти же дни отцу предложили быть военным начальником округа. Князь Уцуми отказался, ссылаясь на возраст и нездоровье, и посоветовал назначить начальником меня. По всем аулам Кара-Кайтага я объявил набор добровольцев, обещая за верную службу обеспечить семьи и дать доброе жалованье. Вот когда вернулась ко мне уверенность! А вскоре во дворце собрался отряд в триста сабель, и немало в нем было моих молочных братьев: ведь кормилиц меняли каждую неделю!
Отряду нужно оружие, и я со своими людьми отправился в Амузги к знаменитому оружейнику Базалаю, твоему отцу, почтенный Хамзат.
— Зачем тебе оружие? — спросил он.
— Защищать новую власть.
— Какую? Не ту ли, что в Темир-Хан-Шуре?!
— Да.
— Эту власть не вооружаю. Она временная! Вот мои сабли, Эльдар сын Уцуми. Прочти написанное на клинке…
Да, я прочел: «Достойный обнажит меня за дело народа!»
— Кто же достоин твоих сабель, Базалай?
— Мирза Харбукский и Али-Султан из Губдена!
Что было делать? Пришлось властью военного начальника конфисковать сабли для своих людей, а оружейника арестовать, привезти во дворец и запереть в винном погребе, где издевался надо мной Хамадар.
И прежде всего со своим отрядом направился я в Большой ореховый лес, чтоб захватить Хамадара с его шайкой. Жажда мести овладела мной, желание поставить этого негодяя на колени перед матерью и отцом, принудить молить о прощении.
Мои люди разведали: он часто ночевал у лесника Кахсура, доброго старика, что жил с осиротевшей
