наркотики, и с удовольствием обнял длинноногую брюнетку, посмотревшую на меня вызывающе. Это был идеально смоделированный сексуальный объект. Я впился в ее шею с животной страстью Дракулы, чувствуя сквозь каленый поцелуй учащающийся пульс красотки, обмягшей в моих объятьях.
— Ты наваждение, ты не женщина, ты стихийное бедствие, — шептал ей на ухо, жадно глотая ароматное дрожащее дыхание и облепив ее, будто паук, всем своим телом.
Все три мои выходки остались конструктивно безнаказанными.
Наша эпоха увита метастазами декаданса, будто кровососущим плющом. Мое имя — это обреченность быть победителем, ибо каждый догматик генотипически не способен быть победителем (!!!) Я человек, и никакая государственная идеология или другая громоздкая оплошность не оправдают меня перед Богом и самим собой…
Избрание доминирующего морального принципа подобно заболеванию общеобязательной детской хворью. (???) Кому что достанется: скарлатина, корь, ветрянка или какое-нибудь иное вненаучное определение. Переболеешь, обрастешь целительной коростой иммунной толстокожести и становишься взрослым.
Мне достался вирус Неверия.
С убеждениями еще хуже.
Убеждение подобно обуви: как бы ни было притягательно внешне, если оно не в пору, им невозможно пользоваться.
Если тебе плохо, никогда не изливай душу человеку, которому тоже плохо. Он не поймет тебя, ибо ни в чем так не эгоистичны люди, как в своем страдании.
Мысль чарует всем своим многообразием только тогда, когда шокирует.
Между вещью и словом, обозначающим эту вещь, всегда существует некий путь, и преодолеть его может не каждый.
Психокинетическая энергия единичного жизненного успеха всегда больше или равна сумме физических и духовных усилий, требующихся для достижения следующего успеха. Удача необходимо рождает новую, превращая всю дорогу жизни в интересный путь триумфатора.
Так хотел и так сделал Бог.
Поток моей фантазии сплошь в цветных татуировках афоризмов.
Афоризм — это мыслительная форма, наиболее близкая
Богу, ибо Господь не многословен.
У меня было такое эмоционально-вкусовое ощущение, будто я только что съел каннибала, и с этим-то привкусам циклически съедаемого и перевариваемого человечьего мяса я застрял взглядом в лице высокомерного человека, обратившегося ко мне, нещадно грассируя и поправляя огромные запонки:
— Не желаете ли приобрести антикварный лозунг, милейший?
Смотрю на его грязные каштановые волосы, редкие усики, непременный чернозем под ногтями, ярко-красный галстук, значок с профилем какого-то Сенеки в якобинском колпаке и спрашиваю:
— Сколько стоит здравица Богу Ра?
— Купите лучше всю агитацию к посевной кампании в Ногайской орде, недорого отдам, — отвечает человек, позабыв манеры обхождения с буквой «р».
— Нет, тогда уж лучше что-нибудь времен Перикла. Мне для детской комнаты нужно.
— Тяжелый вы человек. Ладно, пойдемте, что-нибудь поищем для вашей детской комнаты, — обратился человек уже более дружелюбно.
У него дряблая прозрачная кожа, натянутая на кости, будто на пяльцы, хотя худым его не назовешь. Я уставился на его шею, выискивая между венами какой-нибудь заветный лозунг, от чего он почти с ужасом оглянулся, изучая мое внимание, потрогал шею и, не найдя на ней ничего примечательного, услужливо пропустил меня вперед. Сотни разноцветных полотен, испещренных буквами, бежали вкривь и вкось, образуя подобие замкнутого объема, в коем и протекала наша дальнейшая беседа.
— Что это у вас?
— Это э-э-э… нечто наподобие каталога, классификация лозунгов по историческим эпохам и странам света.
Я смотрю на забавное название на гигантском кляссере в сафьяновом переплете с золоченым конгревом.
Книга царств
Человек с дряблой кожей принимается листать каталог, и под его пальцами с калейдоскопической быстротой мечутся уменьшенные копии плакатов, таблиц, лозунгов, листовок. Во всей этой круговерти размашистых цифр и режущих глаза букв, неуемной чехарде восхвалений и карикатур я успеваю схватить лишь частицу одного хлесткого призыва: «Товарищи рабы!..»
Инстинктивно дергаюсь к кляссеру, чтобы прекратить этот бесноватый коллаж букв и цветов и пристально разглядеть один из фрагментов, но белая рука, увитая фиолетовыми венами, отстраняет меня, а немного гнусавый голос, вновь набирающий надменность, будто ладонь паруса остатки ветра, поучительно разъясняет:
— Это не то, что вам нужно, это надпись над входном одного из шумерских концлагерей.
Перебивая химически активный голос и бряцание огромных запонок, взорвались граммофонные всплески марша с неимоверным треском затертой пластинки, мучительно рожающей его. Заношенный марш и едкая пыль лозунгов, состарившихся в злопыхательстве, вызвали во мне оскомину и понизили умственный тонус. Огромный раздел кляссера был заполнен воинствующей пропагандой двух некогда враждовавших стран. Плакаты одной стороны изобиловали красным цветом, плакаты другой — чёрным. Все в них было различно: символика и манера. Только лишь воинственный оскал солдат был на удивление единообразен, словно поверхностную идеологическую мишуру малевали разные умельцы, а бесчувственное лицо главного воина-героя для обеих воюющих сторон изобразил один и тот же художник.
— Обратите внимание, здесь широко представлена матримониальная тематика. Вот обширный раздел материанства. Здесь — агитация к безбрачию, а это — аргументы христианства, тут — язычество. Так, здесь у нас проповедь аскетизма, тут весь гедонизм. А вот — прославление физкультуры. Это — агитация в пользу науки, а вот это — борьба с сиротством. Тут — космополитизму это — национализм, здесь — почвенничество, в том числе и наше, средиземноморское. А здесь уже разное, — говорил мне человек, занятый любимым делом, легко пробегая по каталогу вертлявыми пальцами.
— Скажите, и давно вы этим занимаетесь?
— Порядочно, лет десять, — отвечал мне он, крайне неживописно поглаживая мясистую переносицу.
— А откуда взялось такое престранное увлечение? Почему было не выбрать привычные марки, монеты, фантики или что-то иное, столь же элементарное.
— Это уже экскурс в тайны моей психологии. Но я отвечу, так как, кроме лозунгов, люблю собирать ни к чему не обязывающие вопросы и ответы на сокровенные темы. Марки — это маленький срез эстетической, политической и экономической жизни общества, монеты — это кое-что о финансах, фантики — об искусстве торговли. Но все вышеперечисленные виды коллекционирования — это собирание прошедшего времени, это собирание свершившихся дел и дат. А лозунги — это амбиции, это — устремления в будущее, это чаяния, убеждения, квинтэссенция рвущейся человеческой сущности. Ни одна марка не способна послать в бой миллионы бойцов. Ни одна, даже самая драгоценная монета, не в силах возродить или обуздать массовый фанатизм. Ни в один фантик не поместится прошлое или будущее нации. Так что, делайте выводы сами. Без ложной скромности скажу, что моя коллекция самая-самая. И ничего подобного в мире нет, потому что за каждым лозунгом, призывом, карикатурой, угрозой, здравицей кроются подчас миллионы человеческих судеб. А вы говорите — марки…
Человек грузно уселся на стул, возложил ногу на ногу, демонстрируя нечищенную обувь, и мечтательно принялся повествовать, явив мне ни с чем не сообразные в его внешности чистые здоровые зубы.
— Примерно десять лет назад я начал читать лекции по политологии в одном престижном гуманитарном заведении и впервые столкнулся на практике с тем эффектом, который производят на людей лозунги… Непередаваемое ощущение рождается в душе каждого лектора, сталкивающегося с преподаванием психоделических дисциплин, а я читал тогда курс «Истории лозунга». Какой там психоанализ!
