— Тише едешь, дальше будешь! Мы всю жизнь тихо едем. — Он сдвинул ногой доску в стене, достал — из неглубокого погребца бутылку водки, черную икру в стеклянной банке, малосольные огурцы в кувшине. — Угощайся, Иван… не знаю, как тебя по батюшке.
Черепанов взял бутылку, посмотрел сквозь нее на огонь лампы.
— Березовый сок, а не горькая. Хороша Маша, да не наша. Нельзя мне пить. Такая работа. А может, и тебе не положено?
— Положено! Мы сроду пьющие: дед пил, отец пил, и я пью с малолетства.
— Знаю! — Дунай Иванович засмеялся. — Вот так тихий ездок. Да разве она, русская водочка, позволяет человеку тихо жить?
— Позволяет! Она у меня выдрессированная. Наливай!
Действительно, выпил один за другим два стакана и не опьянел, не переменился: такой же тяжеловесный, рассудительный, осторожный и тихий.
Дунай Иванович поужинал, поднялся, вышел из-за стола, потянулся, зевнул, завистливо-тоскливо посмотрел на охапку сена, брошенную на дощатые нары.
— Хочу спать. Покараулишь?
— Постой!.. Мы не поговорили о самом главном деле… о плавнях.
— Утром поговорим.
— Я б хотел нынче.
— Хорошо, пожалуйста… Утром сообщи в Явор: прибыл, мол, благополучно, на днях выезжает к вам.
Уваров нетерпеливо отмахнулся.
— Это я сам знаю. Дальше… Как насчет плавней?
— Это потом. Завтра ночью я должен пробраться к дунайскому бензопроводу. Ты будешь помогать.
— Я?… Не взрывник же я, не ныряльщик.
— Ни взрывать, ни нырять тебе не придется.
— А как же?
— А вот так… — Черепанов достал из рюкзака портативное, для работы под водой, электроаккумуляторное сверло. — Нырну на дно Дуная в самом тихом месте, просверлю в бензопроводе отверстие, вставлю в него дуло вот этого баллона-пистолета, выстрелю, аккуратно зачеканю дырку… Этот баллончик-пистолет наполнен особой жидкостью. Ее достаточно для того, чтобы нейтрализовать тысячи и тысячи тонн авиационного бензина. Действует не сразу, в заданный срок. Если завтра впрысну эту жидкость в бензопровод, то реакция в хранилищах будет закончена в октябре. Самолет, заправленный таким бензином, дальше земли не улетит…
— Все ясно! — сказал Сысой. — Чем и как тебе помогать?
— Завтра на вечерней заре садись в лодку, бери меня и сети, плыви на дальние протоки. Оттуда до бензопровода рукой подать. Пока ты будешь рыбачить, я справлюсь со своим делом.
— Рискованно… Как я тебя спрячу? Не лодка у меня, а скорлупа.
— На буксире у тебя пойду. Под водой. В случае встречи твоей лодки с пограничным катером, незаметно исчезну, как рыба.
— А нельзя тебе самостоятельно действовать?
— Далеко до места работы. Против течения всю ночь проплывешь, измучаешься. Свежие силы надо сохранить.
— Рискованна для меня такая прогулка.
— Боишься?
— Я говорю… рискованна. Не хочу лишний раз мозолить глаза пограничникам. Верят они мне, но и проверяют. А насчет страха… — Сысой Уваров из-под насупленных бровей насмешливо-снисходительно посмотрел на ныряльщика. — Ничего я не боюсь.
— Не набивай себе цену, и так дорог! Пока человек живет, он всего боится. Я вот почти двадцать лет с жизнью и смертью в обнимку, а все равно бледнею и холодею, когда иду на дело.
— Тебе так и положено, а я… Заказан мне страх.
— Железный ты, что ли?
— Хоть и не железный, а ни пуле, ни огню, ни тюремному клопу, ни лагерной крысе не угрызть меня.
— Да?… Это ж почему?
— Потому… Тыщи лет живу на земле и еще тыщи лет буду жить.
— Вот как!.. Значит, ты с Адамом и Евой знаком? Был свидетелем всемирного потопа? Может быть, ты и живого Христа видел?
— Видал! — угрюмо, вызывающе ответил Сысой Уваров.
Дунай Иванович еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
— Ну, коли так, тогда конечно… Значит, бессмертный? — осторожно прикоснулся к коленке Уварова, пощупал мускулы, ребра. — Из обыкновенного теста сделан, а износу нет. Вечный. Скажите пожалуйста!..
— Не смейся.
— Что ты, Сысой! Завидую. Восхищаюсь. Горжусь, что судьба столкнула меня с этаким чудо- человеком.
— Такое чудо всякому доступно.
— И даже мне?
— И тебе.
— А как к нему подступиться?
— Скоро сказка сказывается… Спи!
— Не скажешь?
— Спи, говорю! Во сне ответ получишь.
Уваров задул лампу, и в сырой, затхлой хижине наступила тишина.
Дунай Иванович затаился на нарах. Готов был ко всяким неожиданностям. Черт его знает, на что способен «бессмертный». Сжимая рукоятку пистолета, напряженно прислушивался, вглядывался в тот угол, где на старой овчине устроил себе постель Уваров. Там было тихо. «Плавни, плавни, — думал Черепанов, засыпая, — что там?… Спрашивать нельзя».
Утром первым поднялся хозяин. Умылся. Расчесал бороду и волосы деревянной, с редкими зубьями гребенкой. Растолкал гостя.
Черепанов открыл глаза, улыбнулся.
— Получил!..
— Что?
— Уже забыл?… Во сне ответ на свой вопрос получил: как быть бессмертным?
— Ты все шутишь. — Уваров насупился. — Не советую. Даром этакое не проходит.
— Так сам же говорил…
— Держи язык за зубами!.. Тишину, молчание соблюдай!.. Вот что я тебе говорил. Ладно! Оставляю тебя одного. На часок отлучусь. Провизию закуплю, на почту наведаюсь. Сиди в хате да в окно поглядывай. Ежели ненароком непрошеные гости на остров пожалуют, на чердаке схоронись.
— Уж как-нибудь… Поезжай! Свежих газет купи.
Сысой Уваров наскоро позавтракал, спустился к Дунаю и на самодельной, низко сидящей двухвесельной лодчонке бесшумно заскользил по прохладной, еще не освещенной солнцем воде.
Когда он скрылся за Черным островом, Дунай Иванович включил карманную рацию, настроился на нужную волну и вызвал полковника Шатрова.
Через несколько минут быстроходный катер жемчужного цвета с вымпелом судовой инспекции на корме причалил к Тополиному. На берег спрыгнули Шатров и Гойда.
Черепанов доложил о том, что ему стало известно. Сказал и о плавнях.
Шатров сорвал с ивовой ветви листок, растер его между пальцами, понюхал и, закрыв глаза, задумался.
