спешного выступления гвардейских полков нервы его до того расходились, что он не вышел даже к гостям из спальни. Гостям его тем менее могло прийти в голову, что они веселятся здесь в последний раз, празднуя как бы тризну хозяев.
Из «Записок» былого бироновского полицеймейстера, а в данное время сенатора, князя Якова Петровича Шаховского, видно, что 'все комнаты, окроме той, где сожаления достойной хозяин, объятый болезнями, страдал, наполнены были столами, за коими как в обеде, так и в ужине более ста обоего пола персон, а по большей части из знатнейших чинов и фамилий торжествовали, употребляя во весь день между обеда и ужина, также и потом в веселых восхищениях танцы и русскую пляску с музыкою и песнями, что продолжалось до 1-го часа за полночь, по домам разъехались'.
Сам автор «Записок», как свой человек, временами 'делал компанию хозяина, одному в своей комнате с болезнями борющемуся', по разъезде же гостей зашел еще раз проститься, и хозяин 'слабым голосом, но весьма ласковыми словами' благодарил его и пожелал ему 'скорее в дом свой ехать благополучно к успокоению'.
Ни тот, ни другой, очевидно, нимало не подозревали готовившегося исторического момента.
Между тем в 12 часу ночи во дворец цесаревны явились посвященные в дело Воронцовым семь человек преображенцев из гренадерской роты, то есть самых рослых молодцов целого полка. Войдя к ним, Елизавета обратилась к выступившему вперед сержанту:
— А! Это ты, Грюнштейн? Что же вам, дети мои, нужно?
— А мы за тобой, матушка, — отвечал Грюнштейн. — Собирайся! Время дорого.
Несмотря на принятое уже раньше решение, цесаревну взяло опять как будто раздумье.
— Чего тут, матушка, еще раздумывать! — настаивал бравый сержант. — Не пойдешь доброй волей, так ведь мы уведем тебя силой!
— Да что-то страшно мне…
— С нами тебе чего страшиться? Мы за тебя, матушка, рады наши головы сложить! — в один голос уверили все семь человек.
Цесаревна была растрогана.
— Обождите тут минутку, — сказала она и вышла, чтобы помолиться у себя перед образом Спасителя.
Как узнали впоследствии ее приближенные, она дала себе при этом клятвенное обещание никогда в жизни не подписывать смертного приговора.
Окончив молитву, она взяла крест и вышла опять к ожидавшим ее гренадерам.
— Поклянитесь мне, дети мои, на сем кресте, что будете служить мне верой и правдой.
Те поочередно приложились ко кресту, повторяя один за другим:
— Клянусь!
— Когда Бог явит Свою милость нам и всей России, я не забуду вашей верности, — сказала Елизавета. — А теперь ступайте и соберите роту во всей готовности и тихости, чтобы не было алярма. Сама я немешкотно за вами приеду.
Самсонов был немало удивлен, когда тем же вечером Разумовский, возвратясь домой от цесаревны, вызвал его к себе и велел ему ровно в полночь быть у Воронцова.
— Письмо отнести? — спросил он.
— Нет. Там Михайло Илларионович на месте тебе уже скажет, какая в тебе треба.
С последним боем полуночного часа Самсонов входил к Воронцову.
— Ну, Григорий, твой час настал, — объявил ему Воронцов. — Ты вздыхал ведь все по воле…
Сердце в груди у Самсонова екнуло.
— Цесаревна дает мне вольную?
— Погоди, не торопись. Волю свою ты должен еще заслужить. Ведь править лошадьми ты не разучился?
— Помилуйте! Разве любимой забаве своей можно разучиться?
— Ну, вот. Так через час времени ты повезешь нашу матушку цесаревну…
— К Зимнему дворцу! — подхватил Самсонов с сияющими глазами.
Воронцов опасливо огляделся.
— Ч-ш-ш-ш! Громко таких вещей не выговаривают. Кучер мой третьего дня отпросился к жене в деревню. Конюх же править парными санями еще не мастер. Так вот на сей раз ты будешь у меня за кучера.
— Не знаю, как и благодарить вас, Михайло Ларивоныч…
— Долг платежом красен. Надеюсь, ты нас с цесаревной не вывалишь из саней?
В ответ Самсонов только улыбнулся.
Таким образом во втором часу ночи к елизаветинскому дворцу на Миллионной из-за угла со стороны Царицына луга подъехали парные сани, в которых сидел Воронцов, а на облучке Самсонов в кучерском платье. У подъезда ожидали уже другие парные сани. Воронцов вошел во дворец, а немного погодя оттуда показалась цесаревна с немногими приближенными. В сани к Самсонову села сама Елизавета вместе с Лестоком, на запятки вскочили Воронцов и один из братьев Шуваловых.
— На Кирочную к Преображенским казармам! — вполголоса приказал Воронцов Самсонову — и сани полетели.
При повороте Самсонов заметил, что и другие сани с остальной свитой несутся за ними.
Сколько раз ведь он правил так лошадьми, но теперь ему сдавалось, что он летит вольной птицей не только к своему собственному счастью, но и везет с собой всю судьбу, все счастье России.
Вот он завернул на Кирочную, а вот и Преображенские казармы, состоявшие тогда из нескольких деревянных строений. У главного здания в ожидании своей «матушки» стояла толпа гренадер. В числе их был и барабанщик. Завидев «матушку», он забил было тревогу. Лесток выскочил из саней и кинжалом перерезал кожу на его барабане. Часть гренадеров разбежалась по соседним домам сзывать товарищей, а остальные, ликуя, проводили цесаревну к себе в казармы.
Как охотно последовал бы за ними и Самсонов! Но лошадей ему не на кого было оставить, да его туда и не пустили бы. Впоследствии уже узнал он подробности, о которых будет сейчас рассказано.
Офицерство Преображенского полка, не имея казенных квартир, жило по частным домам в центре города, в казармах же дежурило по очереди. В эту ночь единственный дежурный офицер спал в дежурной комнате главного здания сном праведных, ничего не чая, почему в столовую этого здания, куда вошла цесаревна, стеклись одни нижние чины.
Когда от нее приняли шубу, она оказалась в латах, а рука ее опиралась на трость, как на саблю. Поводя кругом орлиным взором, она спросила:
— Ребята! Вы знаете, чья я дочь?
В ответ загудел хор голосов:
— Как не знать, матушка! Ты родная дочь незабвенного царя Петра Алексеевича.
— Так вы все идете со мною?
— Все идем, матушка! Веди нас против твоих недругов, мы всех их перебьем!
В голосе и чертах лица воспламененных воинов было столько неистового зверства, что в искренности их намерения перебить недругов нельзя было сомневаться.
— Если вы так жестоки, то я не пойду с вами, — объявила цесаревна. — Убивать я никосо не позволю. Но если вам самим пришлось бы умереть, готовы ли вы отдать жизнь за меня?
— Готовы, матушка, все готовы!
— Помолимся же вместе Богу, чтобы Он не отвернулся от нас.
Все, по ее примеру, опустились на колени. Поцеловав бывший у нее крест, она дала торжественную клятву:
— Клянусь перед Всевышним Богом умереть за вас! Клянетесь ли вы точно так же умереть за меня?
— Клянемся! — был единодушный ответ.
— Идем же, и пусть каждый из нас думает лишь о том, что делает это для счастья своего отечества.
Поднялся такой шумный радостный гомон, что проснулся наконец и безмятежно спавший рядом в
