Берг поднял голову.
— Ложитесь, говорю вам. Спрячьте голову! Это она!
Берг перевернулся спиной вверх, положил голову на руки и из-под пальцев посмотрел вдоль берега. Навстречу шла Левшина. Ветер рвал ее платье, она по-детски придерживала его у колен. Ветер обнажал ее ноги, показывал черту черных, туго обхватывающих бедра, трусиков. Ее улыбка, блеск глаз и зубов производили впечатление необычайной молодости. Она казалась подростком. Нинка бежала по краю прибоя. Левшина прошла в двух шагах от Берга и Обручева. Они лежали как мертвые. Левшина сказала:
— Нинок, ты смотри получше. Не пропусти дядю.
Берг затаил дыхание, — в рот ему попал песок. Левшина остановилась шагах в ста и сбросила платье.
— Берг, — сказал Обручев, — не похоже, что это ее дочка. У нее тело девушки. Она повторяет, мне кажется, ваш гениальный план. Она ищет вас.
— Ну и пусть. — Берг сел спиной к Левшиной и начал поспешно одеваться. Ну и пусть. Что вы, не понимаете, — надо смываться.
«Смылись» они очень быстро.
Берг отправил «рапорт» капитану о том, что ни Пиррисона, ни Нелидовой в Одессе не обнаружено и что он выезжает в Севастополь.
Уехал он через два дня. Шел «Ильич». На просторных палубах было свежо и чисто, в проходах дул сквозной приятный ветер, а на молу лежал чудовищный зной и пахло серой. Обручев не выдержал и сбежал.
Берг насвистывал и бродил по пароходу среди чемоданов, детей, собак, возбужденных женщин, крика, грома лебедок. Берег ушел гигантской стаей машущих крыльями чаек, — провожающие махали шляпами и платками.
Прошли ржавые от зноя берега Фонтана, пляж Ковалевского, и пароход, тяжело чертя по горизонту бугшпритом, повернул в открытое море.
У Берга защемило сердце, и он подумал, что уезжать сейчас из Одессы, пожалуй, не стоило.
— Бегу от судьбы, — пробормотал он и пошел в кают-компанию с видом человека, проплававшего по морям всю жизнь.
Берега Одессы опускались в густое море, в Древнюю мглу. Шум волн, казалось, старался загладить в памяти одесские дни.
— Да, много было солнца, — сказал вслух Берг и вздохнул.
Официант покосился и поставил перед ним стакан крепчайшего красного чая с кружком бледно- золотого лимона.
Китаец — прачка
В Таганроге Батурин прожил неделю. Никаких следов Пиррисона и Нелидовой он не нашел и решил ехать в Бердянск. Решение это стоило двух бессонных ночей, — он думал о Вале, и опять пришла к нему пронзительная жалость. Он не находил себе места.
Валя была молчалива. Она догадывалась, что Батурин решил уехать, но ничего не спрашивала, только плакала по ночам.
Все это было тем тяжелее для Батурина, что она ни слова не сказала ему о любви, — всю неделю Батурин прожил с ней, как с давно потерянным другом.
Вечером накануне отъезда Валя ушла, ничего не сказав, и вернулась около полуночи. Электричество в номере не горело. Батурин сидел при свече и писал письмо капитану.
Валя остановилась в темных дверях. Батурин слышал ее отрывистое дыханье и внезапно, еще не видя ее, понял, что несчастье вошло вместе с ней в пустую и черную комнату. Это ощущение непоправимой беды было так остро, что Батурин боялся оглянуться.
— Валя! — позвал он тихо.
Она молчала.
— Валя, вы?
Она молчала. Электрическая лампочка медленно налилась мертвым светом. Батурин оглянулся и встал.
Так они стояли несколько минут. Валя была бледна, яркие пятна на ее щеках казались трупными, глаза были полузакрыты.
— Я, — хрипло сказала она. — Не разговаривайте со мной, иначе я буду кричать.
Она, шатаясь, подошла к кровати, упала на нее ничком и затихла.
Батурин потушил свет, сел на подоконник и просидел несколько часов. Ему было холодно. Неуютно и сурово гудело море. Стараясь не шуметь, он закурил, спичка осветила пустую комнату, раскрытый чемодан на полу, вздрагивающую спину Вали. Валя села на кровати, поправила волосы.
— Ну вот, — она вздохнула с деланным облегчением, — все и прошло. Завтра провожу вас и поеду в Ростов.
— Поезжайте со мной.
— Нет уж, спасибо. — Она помолчала и тихо добавила: — Зачем?
Батурин ничего не ответил.
— Зачем? — повторила громче Валя. — Да вы не бойтесь, я опять кокаину нанюхалась. Уже все прошло.
— Я вижу, — сказал Батурин.
Ему хотелось сказать ей, что впереди — горькая, но прекрасная и переменчивая жизнь, моря, встречи, снежные зимы, тепло человеческих душ, но он сдержал свой порыв и вслух оценил свои мысли:
— Все это — сантименты!
Он не видел, как Валя сжалась, будто ее ударили по щеке, и покраснела до слез.
— Да, — ответила она глухо. — Конечно, не стоит… А теперь ложитесь, светает.
Батурин лег. Он долго не мог согреться. Шум утра раздражал его и прерывал короткие сны.
На следующий вечер он уезжал. Ветер обрушился на город. Он дул неизвестно откуда, — казалось, со всех сторон, — хлопал ставнями, пылил, свинцовыми полосами гулял по морю. К вечеру он усилился. Фонари мигали, но не светили. У мола скрипел на тросах блещущий черной краской пароход «Феодосия».
Город, степи, вся жизнь тонули в этом рвущем дыханье ветряном водопаде.
На пристани Валя, прощаясь, поцеловала Батурина. В этом первом ее поцелуе были горечь и слезы, Батурин ощутил на губах соленый привкус. Он сжал ее руки, но Валя быстро сказала:
— Идите!
С палубы он смотрел на нее, мертвая улыбка кривила его губы. Валя подошла к краю пристани. Ветер трепал черными порывами ее платье. Рядом с Батуриным стоял китаец, щуря впадины дряхлых тысячелетних глаз. Он смотрел то на Валю, то на Батурина, почесывая поясницу.
Когда пароход отвалил, яростно свистя паром, Валя подняла руку и что-то крикнула. Батурин не расслышал. Огонь фонаря пробежал по ее лицу, — глаза ее были полны слез. Она быстро подошла к корме парохода и опять что-то крикнула, но Батурин снова не расслышал. В ответ он только махнул рукой.
Черная пристань с двумя желтыми фонарями, шумя, отодвинулась назад. Сбоку, со стороны моря, ударил ветер, понес сипение пара, крики, шум волн, бивших о мол.
«Кончено!» — подумал Батурин и сел на корме за рубкой.
Рядом на скамейке сидел китаец. На его лайковое лицо светила тусклая лампочка со спардека. Скрипели рулевые цепи, и гулко дышала машина. Звезды пересыпались белыми зернами. Волны с тихим шумом шли с запада и уходили прочь, к Таганрогу, будто спешили на штурм отдаленной крепости.
Китаец перекинулся с Батуриным несколькими словами. Он держал в Бердянске прачечную; звали его Ли Ван; родом он был из Фучжоу.
