волю и щурить для зоркости глаза.
Боль медленно проходила. Он вспомнил керченские ночи, когда решил убить Пиррисона.
«Это бесполезно, — подумал он теперь. — Таких людей надо уничтожать организованным порядком, а не поодиночке».
Разговор с Нелидовой был поручен Батурину. Батурин предложил вместо себя Берга, но капитан был неумолим.
— Вы не винтите, — в этом деле нужна тонкость… Кому ж, как не вам.
Как ей сказать? До сих пор Батурин не знал толком, как она относится к Пиррисону, — женщина может прогнать и любить. Слезы ее в Керчи, детский ее ответ, что она плачет «просто так», были загадочны. Он вспомнил слова Нелидовой — «он убьет вас прежде, чем вы успеете пошевелиться» — и подумал, что револьвер берет не зря.
В соседней комнате ужинали. Пришел Шевчук, — русые усы его были мокрые от вина. Он зашел для храбрости в духан и был поэтому излишне предупредителен. Заремба рассказал капитану о курдянке. Капитан кусал папиросу и слушал молча, краска залила его шею, поползла к ушам.
— Береги девочку, — сказал он с угрозой. — Из нее можно сделать такую женщину… — Капитан спохватился. — Коллонтай сделать курдянскую. Понял, дурья твоя башка! Только полировка нужна. Смотри, не свихнись.
Заремба почесал за ухом. Слова капитана его взволновали и обидели.
— Свихиваться мне не с руки. Пусть подучится в Батуме, потом отправлю в Москву, в Университет трудящихся Востока, а дальше дорога открытая. Верно, товарищ Кравченко?
— Ну, пес с тобой. В Москве мы тебе поможем.
Нелидова примолкла. Из-под опущенных ресниц она осторожно разглядывала капитана. Этот шутить не любит. Крутой, определенный, как жирная черта, проведенная по линейке: две точки и прямая. Две точки — рождение и смерть, прямая — жизнь. Но капитан улыбнулся, и сразу показалось, что за столом сидит мальчишка, дожидающийся, чтобы кто-нибудь сказал глупость, после чего можно прыснуть со смеху.
Кепка, сдвинутая на ухо, говорила о смелости, отпетой голове. В капитанском возрасте это было странно. Поражало Нелидову и любопытство капитана. Казалось, нет в мире вещей, которые он считал бы не заслуживающими внимания. Вот и теперь он был в восторге от Тифлиса, от здешнего богатства. К этому богатству он причислял все — и фрукты, и ковры, и кукурузу, и руды, и горные реки, и даже Сионский собор и могилу Грибоедова. Его занимала мысль об устройстве в Москве большой закавказской выставки. От этой выставки, по его мнению, глаза у всех полезут на лоб и в истории Союза будет открыта новая страница.
Берг ходил по комнате в светлом возбуждении. Тифлис он называл пушкинским городом. Судьба Пушкина была, по его словам, особенно приметна здесь, в Тифлисе. Он мечтал, что завтра же достанет «Путешествие в Эрзрум» и будет медленно, фраза за фразой, его перечитывать. Глан был спокоен, перемена мест еще усиливала общий пестрый тон его жизни, но не казалась событием.
На следующий день утром Батурин пошел с Нелидовой в Ботанический сад.
— Надо поговорить, — сказал он ей коротко.
Нелидова посмотрела на него с укором. До сада шли молча. Лицо ее опять стало холодным и бледным, как в Керчи.
В саду остановились на висячем мосту над водопадом. На турецком кладбище рыдали женщины. Из-за гор ползли тугие облака.
— Ну, говорите, — промолвила Нелидова, комкая в руке перчатку. — Что, время уже пришло?
— Да. Пиррисон в Тифлисе. Я думаю, что ему не вырваться. Нам нужно добыть дневник. Если бы он взял его из Москвы случайно, это была бы пустяковая задача, но он взял его сознательно. Он украл его. Это осложняет дело. Без борьбы он его не отдаст.
Нелидова уронила перчатку, — серный ручей затянул ее под камни. Батурин посмотрел вниз и спросил:
— Вы согласитесь пойти к нему и отобрать дневник?
Она отрицательно покачала головой. Батурин сказал тихо:
— Требовать мы не можем. Раз вы не согласны, будем действовать сами. Это гораздо рискованнее. Кто-нибудь да поплатится головой.
— Почему?
— Вы знаете, кто Пиррисон?
Нелидова натянуто улыбнулась.
— Спекулянт. Это его профессия.
— Мало. Кроме того, еще и шпион.
Они встретились глазами. Взгляд ее был темен и полон вызова.
— Я не пойду к нему, — сказала она глухо и твердо. — Я любила этого человека. Он первый видел мои слезы, мой стыд. Я хочу одного — поскорей отсюда уехать. Я думала, что у меня хватит сил, согласилась ехать с вами. Теперь мне противно. Поймите, — вы, пятеро смелых, находчивых, сильных мужчин, подсылаете женщину, бывшую жену. Вы хотите сыграть на том, что, может быть, он еще любит меня и отдаст дневник, из-за которого вы подняли столько шуму. Я не ждала этого. Вы называете его шпионом, — где доказательства? Вы понимаете, что говорите! Вы рыщете по всей стране, у вас развился прекрасный нюх, вы ловко его выследили и хотите поймать в западню на лакомую приманку — на меня. Ради чего это делается, я не могу понять. Вы входите с черного хода там, где есть пути прямые и верные.
— Например?
— Пойдите к нему, скажите, кто вы, и потребуйте дневник. Кажется, просто.
Батурин улыбнулся.
— Зря улыбаетесь. Это совсем не глупо. Вы вбили себе в голову, что охотитесь за опасным преступником, шпионом. Может быть, вы даже носите револьвер в кармане. Конечно, — это очень романтично.
У пионеров от этих историй разгорелись бы глаза, — но вы-то, вы ведь не пионер. Пиррисон — опасный преступник! — Она засмеялась. — Пиррисон ничтожество из ничтожеств. Разве такие бывают шпионы! Вы наивные мальчики вместе со своим капитаном. Вы забываете, что я человек, а не манок для птицы.
Нелидова замолчала.
— Это все?
— Все.
— Хорошо. Мы действуем глупо, мы фантазеры к мальчишки. Но почему же вы согласились искать его вместе с нами?
— Вы этого не знаете? — Нелидова метнулась к Батурину, подошла почти вплотную.
— Нет.
— Тогда мне вам нечего и говорить.
Она отвернулась и пошла в глубь сада. Батурин поколебался и пошел за ней. В густой аллее она села на скамейку и, не глядя на него, сказала резко:
— Ну, договаривайте. Давайте кончать.
— Давайте. Конечно, нельзя бы втягивать вас в это дело. Это план капитана. Капитан спросил меня, согласитесь ли вы сегодня вечером пойти к Пиррисону, взять дневник и передать его нам. Я ответил — да, безусловно согласится. Во всем виноват только я, — ни капитан, ни Берг, ни Глан — никто не давал за вас никаких обещаний. Я неправильно понял вас в Керчи. Я вообще не понимаю половинчатого отношения к людям. Если я считаю человека заслуживающим уничтожения, то не буду охранять его от опасностей. Это азбука. Я приписал свои свойства вам, — конечно, это глупо. Но я плохо соображаю последнее время, — вы должны меня понять. Помимо дневника, у меня есть свои счеты с Пиррисоном. Я сведу их сегодня же.
Батурин замолчал.
— Ну, дальше.
— Дальше ничего.
— Вы опять говорите об убийстве?
Батурин пожал плечами.
