Федор бил стремительно, нахмурившись, дышал трудно, со свистом. Евтей ухал и покрикивал:
— Так-то, касимовские! Так-то!
Леонтьев следил за этим стремительным состязанием. Стук топоров все учащался, сливался в тугую дробь. Леонтьев не сразу заметил, что позади собрались рабочие и подошли Баулин и Мария Трофимовна.
— Крой! — кричали рабочие. — Крой, Федя! Не отступай!
— Нас не перекроешь! — хрипел Евтей.
— Ну и чешет старик! Вроде мотор!
Рабочие хохотали.
Баулин потянул за руку Леонтьева, но тот только замотал головой, — он не отрываясь смотрел на часы.
— Стой! — закричал Леонтьев и поднял руку. — Стой! Время!
Стук топоров оборвался. Евтей тщательно вытер рукавом потный лоб и сплюнул. Федор отбросил топор и дрожащими пальцами начал свертывать самокрутку.
— Вот, товарищ начальник, — сказал, отдышавшись, Евтей и обернулся к Баулину, — глядите, кто больше да лучше стесал. Ваше слово решительное.
Все притихли.
— Чего там смотреть! — хрипло сказал Федор, ни на кого не глядя. — И так видно. Твоя взяла, дед. Удар у тебя верный.
— Давай руку! — воскликнул Евтей. — Я хоть и стар, а кое-чем располагаю.
Евтей и Федор протянули друг другу руки.
— Вот и хорошо! — засмеялся Евтей. — Я тебе отныне мешать не стану. Ни-ни! Ни капельки! Ты, Федор, своего дела, конечно, артист, только больно горяч.
— Ладно уж! — согласился Федор. — Приходи-ка к завтрему. Еще раз померимся.
— Прийти можно. Мне вот охота и с Илларионом схватиться.
— Куда уж там! — смущенно пробормотал Илларион. — Мне бы свою норму обтесать — и то спасибо.
— Неужто меня не осилишь? — спросил Евтей.
Илларион снял шапку, поскреб в затылке, подумал:
— Это как сказать… Может, и осилю.
— Куда тебе, Илларион! — снисходительно заметил Федор. — Против меня ты куда слабже. Не срамись.
— Это как сказать! — повторил Илларион. — Может, я и против тебя срамиться не соглашусь. Ты не суди, что я с наружности квелый. Я такой с малых лет.
— Растравил старик плотников, — сказал Баулин Леонтьеву, когда они вместе с Марией Трофимовной подошли к реке, чтобы посмотреть, как копер заколачивал в дно реки сваи. — Такой задиристый, черт, никому не дает покоя!
Поглядев, как работает копер, Мария Трофимовна пошла вниз по берегу реки. Евтей доложил вчера в лесничестве, что километрах в четырех ниже плотины, на девятом кордоне, есть свежие бобровые норы. Надо было их осмотреть и отметить.
Леонтьев отправился вместе с Марией Трофимовной. Стук топоров вскоре затих и сменился стуком дятлов и журчанием воды около коряг. День был яркий, прохладный в тени. С листьев орешника брызгала роса. Река уходила в лес крутыми поворотами. На рудых песчаных ее берегах над омутами густо цвел меж сосен розовый вереск.
Долго шли молча — Мария Трофимовна впереди, Леонтьев сзади. Несколько раз Мария Трофимовна оглядывалась на Леонтьева, и он каждый раз усмехался про себя: вот он, простой объездчик, сопровождает Марию Трофимовну по своему кордону, и она каждую минуту может сделать ему замечание.
Так оно и случилось. Мария Трофимовна остановилась и сказала:
— Что ж это вы? Не заметили бобровых нор на своем участке? Евтей вас опередил. Вроде как Федора.
Леонтьев пожал плечами и промолчал.
— Посидим здесь на берегу, — неожиданно сказала Мария Трофимовна. — Какая тут теплота! И тишина…
— Сказочная река, — сказал Леонтьев, садясь рядом с Марией Трофимовной.
— Да… сказочная.
Мария Трофимовна помолчала.
— Вы скоро уедете?
— Недели через две. Стерлигов выздоровел, на днях возвращается.
— А почему бы вам не остаться? Поживите у нас в лесничестве.
— В Ленинграде дела.
— Странно, — промолвила Мария Трофимовна. — Совсем вы не похожи на делового человека.
— Да я и не деловой, — засмеялся Леонтьев. — Я не так выразился. Просто в Ленинграде у меня работа. Времени у меня впереди мало, а я не сделал еще и половины того, что хочу… и могу, — добавил он неуверенно. — В конце концов писатели не принадлежат себе. Они принадлежат всем.
— Значит, и мне? — спросила Мария Трофимовна и улыбнулась.
— Отчасти и вам.
— А я думаю — наоборот, — ответила Мария Трофимовна, глядя ему прямо в лицо потемневшими глазами.
— Я не совсем вас понимаю, — сказал Леонтьев. — Что «наоборот»?
— Как же не понимаете? — вполголоса, почти шепотом, ответила Мария Трофимовна, все так же глядя на Леонтьева. — Вы чуткий, хороший человек и не замечаете самых ясных вещей. Не вы принадлежите людям, а иные люди принадлежат вам. Вас, должно быть, много любили в жизни?
Мария Трофимовна ждала ответа, но Леонтьев промолчал.
— Конечно, любили, — сказала Мария Трофимовна. — Да и как вас не любить! — добавила она и покраснела.
— За что? — спросил Леонтьев, тут же понял, что не надо было спрашивать, смутился.
— Ни за что. Просто за то, что вы есть на свете.
Мария Трофимовна быстро наклонилась к Леонтьеву, взяла его руки, прижалась к ним пылающим нежным лицом, вскочила и быстро пошла, не оглядываясь, вдоль берега.
Вечером Леонтьев возвратился к себе на кордон. На столе лежал томик Лермонтова, тот, что Мария Трофимовна взяла у него после лесного пожара. Значит, она приходила на кордон.
Леонтьев перелистал всю книгу по страницам, но ничего не нашел — ни записки, ни подчеркнутых у Лермонтова строк. Он подумал, что все равно эту книгу отдаст Марии Трофимовне насовсем.
«Вот и все! — сказал про себя Леонтьев. — Эх ты, чуткий, хороший писатель! Неласковый ты человек, вот что!»
Он подошел к столу, где лежала рукопись его нового, неоконченного рассказа, медленно изорвал ее на клочки и без всякого сожаления выбросил в печку. Ему стало легче на душе, будто, наказав самого себя, он снял со своей души великий грех непонимания чужого сердца.
Ленинградские парки
Квартира профессора ботаники Петра Максимовича Багалея на Аптекарском острове, в Ленинграде, отличалась многими хорошими качествами. Она выходила окнами в Ботанический сад, в ту его часть, которая была закрыта для посетителей. Поэтому в квартире всегда было тихо и в комнатах стоял зеленоватый полусвет от листвы.
Комнаты были заставлены таким множеством вазонов с цветами, ящиков с рассадой, плошек, где выращивались редкие растения под стеклянными запотевшими колпаками, что казалось, в квартире столько
