В первых числах ноября моих одноклассников принимали в пионеры. Узнав об этом от ребятишек, мать в этот день не пустила меня в школу. Вечером к нам пришла учительница. Отец читал баптистский журнал и не ответил на ее приветствие.
Здравствуйте, — повторила Александра Ефимовна.
Отец отложил журнал.
С миром приветствую. Прошу вас, садитесь.
Почему сегодня ваш сын не пошел в школу?
Да потому, что вы его насильно в пионеры тащите, а он не хочет.
Неправда! — возразил я. — Я хочу стать пионером, а бы не пускаете!
Вот видите! Нехорошо получается.
А вы не стыдите меня. Я воровать его не заставляю, — вспыхнул отец.
А вы его насильно отрываете от нашей жизни! — мягко упрекнула учительница.
Вы что, Конституции не знаете? Там ясно сказано, что каждый имеет право исповедовать любую религию или не верить в бога. А законодательство о культах? — пошел в атаку отец.
Александра Ефимовна попросила меня:
Выйди, пожалуйста.
Я вышел за дверь и хотел подслушать, о чем они говорят, но дверь закрыли плотно. Долго они разговаривали. Наконец дверь приоткрылась, и я услышал:
Не будем терять времени, Никифор Никандро–вич. Вы же сказали, что не станете насиловать ребенка. До свиданья.
С богом, но смотрите же, когда вас будет есть рак, то не обращайтесь к богу.
Не беспокойтесь. — Учительница ушла.
Отец нервно вышел в зал и налетел на меня:
Безбожник! Ихним стал?! — Он замахнулся на меня. — Душу вытрясу!
А я учительнице скажу!
Вон отседова! — Я пошел из дома, а отец крикнул мне вслед: — Не смей в галстуке домой приходить! Не пущу!
У меня был галстук, купленый на собственные сбережения. Прятал я его в мастерской. Вытащив из–под верстака, я повязал галстук на шею. Он был не из сатина, как у всех, а из шелка. И пахло от этого кусочка пламени чем–то весенним, волнующим.
Вдруг взвизгнула дверь, и передо мной возник отец. От неожиданности я остолбенел.
Что?! Слово божье не по нутру пришлось?! У сатаны слаще? — Отец схватился за галстук и чуть не задушил меня. Потом сдернул его и пошел в дом. Я— за ним, плача:
Не надо его жечь! Не надо! Пусть у меня лежит, я не буду надевать!
В нашем доме, кроме святых книг, ничего не должно быть. Грех это. Понимаешь? Господь накажет нас! — И отец бросил галстук в горящие угли.
Галстук вспыхнул, и мое сердце вспыхнуло вместе с ним.Зачем, зачем? — плакал я.Замолчи! Сатаненок! Рыдания сотрясали меня, я даже говорить не мог— заикаться стал.За то, что ты не пионер, никто тебя не осудит, а вот нагрешишь, каждый пальцем на тебя покажет.Пи… пи…о–о–о… неры не гре–шат!Знаю я этих честных! Вон Сашка Тарасов — пионер, а у меня банку пороха стащил, да еще топорик впридачу. Вот тебе и пионер, всем ребятам пример. Бездельники все они. Того же Сашку взять, чего он делать умеет? Ни шиша не умеет, а ты у меня все умеешь. Вон последняя–то модель самолета как далеко летала! Молись, верь, служи господу — и ты будешь счастлив.
А я уже не мог молиться и верить. Боясь этих мыслей, я торопливо надел брезентовый плащишко и отправился в лес… Он всегда успокаивал меня… С елок свисали большие капли. Сырой тяжелый туман ворочался над полянами. По стволам сосен шмыгали поползни, сизо–серые пичужки с длинными носами. Глухо разносился стук дятла. Трещал под ногами хворост. Капли, падая с веток, шуршали в листвяном ковре. Все это помаленьку успокоило меня.И вот я пришел на свое заветное место. Не раз я бывал здесь, на моей поляне сказок. На ней, среди кустов смородины, среди пней валялись гнилушки, сучки, коряги, вырванные корни.
Но это для мальчишек были здесь просто сучки да гнилушки, а для меня это были черти, колдуны, русалки. Они так и вылезали из всяких деревянных обломков и коряжин, и я удивлялся, как это ребята не видят их? Я.любил освобождать все эти затаившиеся в дереве существа. Возьмешь сук, тронешь его ножиком, поковыряешь долотцом, а там подпалишь огоньком — глядь, и в руках твоих головастый леший с палкой. В такие минуты я чувствовал себя счастливым, и уже не существовали для меня ни отец, ни мать, ни опостылевший молельный дом…
Вот и на этот раз я притащил домой целую охапку всякого лесного добра, закрылся в своей комнате и взялся за ножички да пилки. Из одного узловатого скрюченного корня явно смотрел на меня лукаво мой дед. Долго возился я, пока не вытащил его на белый свет. Полюбовавшись им, понес его в кладовку. Там стоял тяжелый ящик из толстых кедровых досок, в нем я и прятал свои сказочные существа.
Я зажег фонарь, вытащил их, расставил на разных кадушках и опрокинутых корзинах. Я любовался ими. И тут застал меня дед. Он возник в дверях внезапно, как домовой из–под печки.
Это што у тебя тут? — с любопытством спросил он.
Лесной народец! — с гордостью ответил я. — Делаю, как ты учил.
Гм… леший, козел, ворона… Постой, постой! Это кто? Что за ведьма? — И вдруг дед зычно загоготал. — Да ведь это же одноглазая Ивановна! Ну, скажи на милость, вылитая Пелагея.
Я тоже хохотал вместе с ним.
А это кто? — Дед взял только что вырезанное мною чудище. — Ах ты, шельмец! Да неужто это я? А ведь и правда — я. Быть тебе художественных дел мастером. Кончай школу, и пошлю я тебя учиться к мастерам в Москву. Человеком станешь!
На другой день случилось неприятное. Во время большой перемены я сидел за партой и рисовал самолет. Вокруг меня столпились ребята.
Пашка, неужели тебе не хочется быть пионером? — спросил один из них.
Я неожиданно для себя заплакал, бросил карандаш и убежал на улицу. Там встретил меня рыжий Толька Пономарев.
Эй ты, бактист! Сколько раз сегодня молился? — закричал он.
Дурак конопатый! Подойди только сюда. — Я весь дрожал от злости.
Толька подошел:
Ну, что тебе, Исусик?
А ты подхалим! — Я бросился на Тольку, сшиб его с ног. — Это тебе за Исусика, Исусика, Исусика! — Сидя верхом на Тольке, я с яростью бил его по лицу. Вскочив, я начал пинать его. Тут кто–то схватил меня за руку и оттащил. Я оглянулся и увидел учительницу Александру Ефимовну.
Ой, Павел, как нехорошо, — упрекнула она.
А чего он обзывается? — Ладонью я стирал слезы со своего лица.
А ты мне говори, я сама накажу его.
Отбегая, Толька угрожающе крикнул:
Ну ладно, бактист, погоди!
Я вернулся в класс и сел за парту. «Кому я сделал плохое? — подумал я. — А меня дразнят. За что? И совсем я не баптист. Это отец с матерью баптисты. Это из–за них мне плохо. Всем можно быть пионерами, а мне нельзя, все ходят в кино, а мне нельзя, все читают книги, а мне нельзя». Эти горькие мысли мучили меня…
Когда я шел в раздевалку за своим пальто, меня остановила пионервожатая:
Павлик, ты хорошо рисуешь, помоги нам оформить пионерскую комнату.
Я разозлился и выкрикнул:
Я баптист, поняли? — И, взяв пальто, выскочил на улицу. Там меня поджидали мальчишки во главе с Толькой Пономаревым. Я схватил камень.
Ну, теперь держись, бактист! — заорал Толька и бросился на меня. Я швырнул в него камень, он схватился за плечо, завыл. Другого мальчишку я пнул в живот, и тут на меня кто–то прыгнул сзади.
