трехцветные фиалки–виолы. Вернулся домой, отдал матери цветы и вышел во двор. К обеду стало теплее, земля пуще размякла, но теневые стороны дома еще были влажны и кое–где белы от инея. Дед выкидывал из конюшни навоз. Прилетела стая воробьев, села на кучу и дружно закопошилась в ней, подняв крик. Летали первые весенние красные бабочки. Из щелей забора выползали божьи коровки. Высоко в небе пролетели гуси. Где–то на голых деревьях подняли шум грачи. Пахло дымком, дегтем от телеги,смолой от ворот, молоком и сырой землей.
В одну из темных ночей вдруг раздался треск, звон, шум — начался ледоход на Оби.
Едва рассвело, а люди уже высыпали на берег.
Силища–то какая! — воскликнул Маркел. — Вот и ожила Обь–матушка! Гляди–ка чо, корыто плывет!
Я подошел к Маркелу:
Где ты видишь корыто, дядя Маркел?
А! Кудрявцев внук! Ну, подойди ближе, покажу, — Маркел обнял меня и показал на розово–фиолетовый горизонт реки.
Экой лодырь, не мог добра вовремя прибрать! — осуждали мужики беззаботного хозяина. Они курили, опускали уши у шапок, спасаясь от сырого холодного ветра.
Гляди, волк плывет! — закричал Филька.
Я всмотрелся и на самом деле заметил волка.
Что? Попался, шкурник! — Маркел захохотал.
Волк прыгал с льдины на льдину, пытаясь добраться до берега.
И волку неохота умирать! — сказала Фрося.
А кому охота? — откликнулся Филька.
Эх, чичас бы его из берданки! — проговорил 'Маркел.
А вон ружье–то! — показал я на идущего к нам дядю Савелия.
Маркел оглянулся:
Батюшки! Савушка, родимый, быстрей сюды!
Быстрей, быстрей! — закричали мужики.
Дядя Савелий, смешно перебирая ногами, обутыми в чесанки с калошами, побежал.
Что случилось? — спросил он.
Ружье! Ружье давай! — заторопился Маркел и сдернул с его плеча берданку.
Ружье ахнуло, волк подпрыгнул и шлепнулся на льдину.
Готов! — закричали мужики.
Беги за ним, Маркел, за шкуру три сотни получишь!
Выпили бы за твой счет.
Да водки–то в магазине нет.
Есть. Для сплавщиков целую машину привезли» Аврал будет.
Это какой аврал?
Субботник, понял? — объяснил дядя Савелий. —
Для ГЭС фундамент закладывать начнем.
Так, значит, лектро в каждой избе засветится? — спросил Маркел.
В каждой, а кто на закладку придет да поработает как следует, тому электричество в первую очередь.
Ура! Братцы! Свет будет! Свет! — закричали мужики.
Белые льдины с зелено–голубыми краями шли тихо и величаво, неся на своих спинах остатки давно по- < тухших костров, вмерзшую лодку, обрывки тропинок, обглоданный волками скелет коровы, темные глазки прорубей, избушку–времянку рыбнадзора. Задние льдины напирали на передние и вдруг с хрустом полезли на них.
Вода шипела, вздувалась гребнями белой пены, бурлила, клокотала.
Бабы! — закричала Дора, спускаясь к реке. — Говорят, помоешься талой водой, красивее будешь.
Мойся, мойся! Может, кто и полюбит! — крикнула Фрося.
А чо? Ермолавна ничо баба, — заступился Маркел.
Дора ухватилась рукой за цветущую вербу и стала умываться.
Гляди–ка чо, и в самом деле красивей стала, сказал Маркел, тоже опускаясь к реке. — Смотри, а то враз полюбишься мне, — Маркел хлопнул ее по спине. Все бы тебе заигрывать, старый черт, — разгибаясь сказала Дора.
Да как же не заигрывать, давно на тебя зуб точу, — Маркел обнял Дору за талию. Самогончику–то небось нагнала к пасхе? Пригласи пробу снять?
Отстань! Прилип, как смола, — Дора оттолкнула его.
Мужики и бабы, толпясь на берегу, пели песни, переговаривались, смотрели на ледоход.
А между тем на одном из перекатов льдины застряли, полезли друг на друга. Неожиданно возникла крепкая плотина. Вода быстро прибывала. Хотя поселок и стоял на высоком берегу, жители забеспокоились, с опаской поглядывая на затор.
Затопить может, зараза!
Не затопит, стороной пройдет!
Прогневили бога вином да плясками!
Я смотрел, как вода с грохотом ломает лед и разливается широким половодьем.
На горе зазвонил пожарный колокол: бим–бом, бим–бом!
Тревогу бьет! Слышите? — закричал Маркел.
Ты думаешь, почему звонит?
Не знаю.
К худому… Ишь как надрывается, — Маркел не успел договорить, как из–за леса вынырнул самолет.
Э, что я тебе говорил? Сейчас затор на реке бомбить начнет! Эй, люди, разбегайся! — завопил Маркел.
И все бросились подальше от берега.
Самолет сделал над деревней два круга, набрал высоту. Послышался свист, за ним долбануло так, что вздрогнула, загудела земля, задребезжали стекла.
Сбросив взрывчатку, самолет так же неожиданно исчез, как и появился. В образовавшуюся брешь хлынула вода. Все облегченно вздохнули.
К ночи начался дождь. Я забрался на свою лежанку и читал «Родную речь». По закрытым ставням стучали дождинки. В кухне мать месила сдобное тесто. Отец топором рубил в корыте мясо на пельмени и котлеты. В доме готовились к пасхе.
Завтра мать насыплет в большой чугун кожуру от лука, опустит туда яйца, и они станут коричневыми. Мать выложит их на большой поднос и будет давать каждому, кто в пасху войдет в наш дом.
Через два дня утром верующие начали собираться: в зале. То и дело слышались восклицания:
Христос воскрес!
Воистину воскрес!
Когда все уселись за большой стол, отец, став во главе его, начал благоговейно и торжественно ломать на мелкие кусочки буханку белого хлеба. Это называлось «преломление хлеба». По кругу передавали большую стеклянную чашу с золотой каймой. Сосуд до самого верха был наполнен темно–красным вином, которое символизировало кровь Христа. Каждый член общины молитвенно отпивал из этой чаши глоток и не съедал, а вкушал кусочек хлеба, якобы частицу тела господнего.
Когда чаша и поднос опустели, их подали к столу и закрыли салфеткой с вышитой надписью «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь не могут отлучить нае от Любви Божией*.
Христос воскрес! — во все горло провозгласил отец.
Воистину воскрес! — ответили братья и сестры и начали целоваться друг с другом.
О, Иисус! Хвала тебе, что мы еще в силах прославлять имя твое святое! — начал отец проповедь. Семилинейка из–за духоты часто мигала, готовая потухнуть в любую минуту. Свет, проникавший с улицы, разрезал закрытые ставни на три полоски. Чувствуя, что меня мутит, я выскочил из зала, схватил шапку с шубейкой и — на двор.
