жемчуга, неся в руках бутыли и кубки знаменитого венецианского стекла, а также изготовители гребней и фонарей с клетками, полными птиц, которых они собирались выпустить на свободу в присутствии дожа; за ними шли златокузнецы с венками и ожерельями из золотых и серебряных бусинок, сапфиров, жемчугов, алмазов, топазов, гиацинтов, аметистов, рубинов, яшмы и карбункулов. Мастера и слуги были пышно разодеты, и почти у всех капюшоны были украшены золотой бахромой и гирляндами из позолоченных бисеринок. Представителей каждой гильдии сопровождала своя собственная группа музыкантов; мастера несли с собой серебряные чаши с вином, и все маршировали стройными рядами, распевая баллады и приветственные песни, и по очереди салютовали дожу, выкрикивая: «Да здравствует наш господин, благородный дож Лоренцо Тьеполо!» Гильдия за гильдией двигались во всем своем великолепии, и смотреть на них было не менее приятно, чем слушать. Праздник продолжался целую неделю, и в процессии поучаствовали все. Канале превзошел самого себя, поскольку очень любил официальные церемонии, он посвящает проходу, приветствиям и уходу каждой гильдии целый абзац, и все это описание зачаровывает нас, напоминая балладу в прозе с повторяющимся рефреном в конце каждого стиха:
Разве мог кто-нибудь усомниться, слушая, как священники собора Святого Марка приветствуют дожа: «Побеждай, Христос, правь, Христос, повелевай, Христос. Наш милостивый сеньор, избранный герцогом Венеции, Далмации и Хорватии, и повелитель половины с четвертью Римской империи, наш спаситель, честь, жизнь и победитель», — что Венеция, соперница Рима и покорительница Константинополя, — это самый лучший, самый красивый, самый богатый и самый влиятельный город в мире?
И все-таки это было не так. Слушайте же и судите сами. В нескольких тысячах миль от Венеции, за морями и землями Азии, немного южнее реки Янцзы и неподалеку от моря, стоял город Кинсай, или Гуаньчжоу, столица империи Сунь, которая владела Южным Китаем, еще (в 1268 году) не завоеванным кочевниками[8]. Как и Венеция, Кинсай стоял на берегу лагуны, и его пересекали многочисленные каналы. Его окружность составляла сотню миль, и это не считая пригородов, раскинувшихся вокруг него, и не было в нем ни клочка земли, который не был бы плотно заселен. Кинсай имел двенадцать больших ворот, и каждый из двенадцати кварталов, лежащих за этими воротами, был больше всей Венеции. Главная улица Кинсая была шириной шестьдесят метров и протянулась из одного конца города в другой. Через каждые шесть с половиной километров на ней располагалась большая площадь, на которой стояли дома, дворцы с садами и многочисленные лавки, где мастера, члены двенадцати крупных ремесленных гильдий, продавали свои изделия. Параллельно главной улице проходил главный канал, по берегам которого стояли каменные склады купцов, торговавших с Индией. Двенадцать тысяч каменных мостов были перекинуты через городские каналы, и те, что находились над главными каналами, были такими высокими, что под ними свободно проходили парусные суда, а по мосту в это время сновали повозки и лошади. На рынках жители торговались с продавцами дичи и персиков, морской рыбы и рисового вина со специями, а в подвальчиках окружавших рынки домов можно было купить пряности, лекарства и шелка, жемчуг и все виды товаров, созданных руками человека. Вдоль улиц Кинсая фланировали знатные горожане и купцы, облаченные в шелк, а самые красивые в мире женщины, в черных волосах которых виднелись нефритовые булавки, а у гладких щечек качались сережки из драгоценных камней, неспешно проплывали мимо в расшитых носилках[9].
В одном конце этого города располагалось красивое озеро (значимое для китайской истории и до сих пор одно из самых красивых мест на земле). По нему были разбросаны покрытые лесом островки, на которых стояли павильоны с очаровательными названиями «Вид с озера», «Бамбуковая комната», «Дом восьмерых гениев» и «Истинное удовольствие». Сюда, как и в Венеции, жители приезжали развлечься на лодках, где из легких перегородок были сооружены своеобразные каюты, стены которых увешаны шелками и красиво расписаны цветами и горными видами. Глядя из окна, жители Кинсая могли с одной стороны любоваться панорамой города, его дворцами, храмами, монастырями и садами, а с другой — водным пространством, усеянным красочными прогулочными лодками, над которыми звучали высокие чистые голоса людей и звуки музыкальных инструментов, эхом отдававшиеся в горах. У нас нет места, чтобы описать дворец императора, с его садами и парками, раскрашенными павильонами и рощами, где придворные дамы охотились с собаками на птиц, а устав от развлечений, сбрасывали с себя одежды и купались в озере, где их тела напоминали стаю серебристых рыб. Но необходимо сказать несколько слов о джонках, которые входили в гавань, расположенную в тридцати восьми с половиной километрах выше по реке, и о больших караванах судов, которые приходили в Зейтун (вероятно, это современный Сямынь), главный порт провинции. Сюда из портов Леванта ежегодно привозилось в сто раз больше перца, чем во все христианские страны, вместе взятые. Из стран Индокитая и Индии сюда шли пряности, алоэ и сандаловое дерево, кожура мускатного ореха, ароматическое вещество нард, слоновая кость и различные богатства, описать которые невозможно. Эти товары, вместе с мускусом из Тибета и рулонами шелка из всех городов Манси{2} , грузились на большие джонки и вывозились на острова Ост-Индии и за их пределы. Паруса этих джонок надувал ветер, пропахший пряностями, и нес их к Цейлону. Здесь купцы из Малабара и больших торговых городов Южной Индии грузили на них свои товары и продавали арабским купцам, а те, в свою очередь, венецианцам в том или ином порту Леванта.
Европейцы, видевшие Зейтун и другие китайские морские порты в более позднее время, утверждали, что никто, даже венецианцы, не мог представить себе того обилия торговых судов, которые плавали по восточным морям и заполняли собой китайские гавани. Все они в один голос утверждают, что Кинсай, вне всякого сомнения, был самым красивым, самым богатым и самым благородным городом в мире. Для жителей Кинсая Венеция была бы всего лишь небольшим пригородным поселком, а Левант — задним двором. Весь Восток был для них местом торговли, а китайская цивилизация возникла за несколько сотен лет до того, как на месте Венеции появилась кучка глинобитных домиков, в которых обитали рыбаки.
Но Кинсай был не единственным крупным городом Китая, не имевшим соперников по своей красоте и чудесам. В трех днях пути от него стоял Сугуи, который теперь называется Сучжоу. Он также располагался по берегам большого канала и имел окружность тридцать два километра. Толпы людей наполняли его улицы — среди них множество лекарей, философов и колдунов. В этом городе имбирь водился в таком изобилии, что за одну серебряную венецианскую монету можно было купить сорок фунтов имбиря, шелк же производился в таком количестве, что все горожане носили одежду из шелка, а суда, доверху нагруженные им, уходили в море. Под властью Сугуи находилось шестнадцать богатых городов, где процветали торговля и искусство. Если вы не видели Гуань-чжоу, то могли сказать, что в мире нет города, равного Сугуи, — ни Венеция, ни Константинополь, ни какой другой город не шли ни в какое сравнение с ним. Сами китайцы, увидев богатство и красоту Кинсая и Сугуи, выражали сомнение в том, что в небесных чертогах удовольствий имеются похожие на них места, и гордо произносили следующий стих:
Но в 1268 году в Венеции никто даже не подозревал о том, что в тех краях, где встает солнце, существует город Кинсай. В тот год на берегу моря стоял мальчик, который, как и Канале, любовался процессией венецианских гильдий. Ему суждено было навек соединить в умах людей эти два города — худощавому парнишке четырнадцати лет по имени Марко Поло, который вечно отирался у пристаней и приставал к иноземцам с просьбами рассказать о тех землях, откуда они прибыли в Венецию. Он с жадностью впитывал их рассказы и откладывал их в своей живой памяти, ибо его любопытство было ненасытным, однако наибольший интерес вызывали у него рассказы о кочевниках.
