Известный исследователь социальных тенденций Хорст Опашовски замечает по этому поводу: «Чуть больше половины населения убеждено, стало быть, в том, что сращение компьютера, телефона и телевизора ведет только к одиночеству с машиной. Многие видят в новых мультимедийных возможностях скорее бич одиночества, нежели прогресс в области коммуникации» 44.
Какой телезритель не пришел уже на своем опыте к выводу, что мнимое наслаждение в конце концов оборачивается непреднамеренным способом
Опашовски далее сообщает: «Свежие социальные исследования (Ludtke, 1994) показали, что интенсивное использование мультимедийных средств в формировании личного досуга не дает никакой экономии времени, а, напротив, действует, скорее, как ловушка для времени. Взаимодействие с мультимедиа расхищает временные ресурсы их потребителя. Последствия этого — стресс и хронический цейтнот» 46.
Немаловажный мотив такого поведения — страх упустить что-нибудь важное: «Подрастает целое поколение вскормленных дешевой пищей масс-медиа детей. Уже сегодня каждый второй житель ФРГ по привычке читает во время еды. А при включенном телевизоре читают и едят, гладят и чинят, развлекаются, говорят по телефону с друзьями или играют с детьми и кошками. Всё хочется увидеть, всё хочется услышать, всё испытать, а главное — не упустить ничего в жизни» 47.
Люди думают, что телевидение показывает им реальный мир. Мол, телевизионные изображения в конце концов не могут обманывать. Вот им и верят, верят безусловно. Но авторы передач нацеливают камеры не на обычную жизнь, а на все необычное, сенсационное, на войны, катастрофы, насилие — словом, на все то, что годится для показа по телевидению больше, чем будни. Постоянная битва за квоты эфирного времени не оставляет телередакторам никакого другого выбора.
Благодаря такому упорному выпячиванию всего проблематичного и негативного, преподносимого через множество ужасных картин, задевающих за живое, у заядлого телезрителя неизбежно усиливается впечатление, что он живет в мире, полном зла и опасности, и соответственно растет ощущение угрозы, а в его душе воцаряются страх и недоверие. «Специфическая логика этой ориентации на аномальное состоит в том, что с ее помощью все аномальное практически становится нормальным, предстает правилом — тем самым действительность переворачивается с ног на голову», — пишет Клаус Ойрих48.
Джорджу Гербнеру в 1978 г. удалось эмпирически доказать, что заядлые телезрители больше, чем редко пользующиеся телевизором, подвержены влиянию телевидения, к примеру, в переживаниях по поводу показанных кровавых преступлений в реальной жизни, а потому и сами намного более боязливы. Стало быть, мнимая действительность телеэкрана становится устрашающим фантомом.
Польза, ожидавшаяся от растущего информационного телевизионного потока, так и осталась ничтожно малой: предложенный Полом Лазарсфелдом в 1944 г. закон «more-and-more»,[5] по которому люди, пользующиеся одним СМИ, будут все больше использовать и другие СМИ, работает относительно журналов, только отчасти — относительно газет и не работает вообще относительно чтения книг. В США, к примеру, газеты уже давно читаются все меньше и меньше.
В Германии время, затрачиваемое на чтение книг, в целом остается неизменным — обстоятельство, воспринятое как утешительное. Но если принять во внимание, что в период с середины 60-х до начала 80-х годов доля молодых людей одного года рождения, поступивших в вузы, выросла с 32 % до 52 % и за тот же период примерно на 60 % выросло свободное время, то вполне можно было ожидать и роста времени, затрачиваемого на чтение книг. Но этого не произошло — если пользоваться соотносительными мерками, надо констатировать его сокращение49.
Что эта зафиксированная в 1981 г. Элизабет Нёлле-Нойман тенденция со временем отнюдь не угасла, показано в подробном исследовании Гельмута ван дер Лара, пришедшего в 1996 г. к выводу, что «ранговое место чтения книг за последние полтора десятилетия заметно понизилось во всех обследованных группах».
По этому поводу автор исследования замечает: «Требования информационного общества, его медийные реалии, предполагают опытного читателя, заядлого читателя с развитым чувством языка (…). Но повсеместно можно наблюдать прогрессирующее ослабление привычки читать, — таково надежно засвидетельствованное положение дел.
Оно должно вызывать обеспокоенность, поскольку проведенные в последние годы исследования неопровержимо доказали, что привычка читать, умение читать и желание читать есть комплексная ключевая способность, обеспечивающая психическое, социальное и интеллектуальное развитие детей и подростков. Так, американские ученые Джером и Дороти Сингер уже в начале 80-х годов в многочисленных публикациях указывали на особую важность раннего чтения для развития воображения у детей, а в 1992 г. теоретически обосновали свои выводы50. Дети, слушающие рассказы взрослых и рано начинающие читать, не только лучше владеют языком, но и способны более точно представлять себе действительность. А активные читатели оказываются и активными мыслителями» 51.
Как уже упоминалось, журнал «Шпигель» обследовал в 1994 г. состояние общего образования в Германии, установив, что во всех сферах (кроме спорта) знаний у человека тем меньше, чем больше он смотрит телевизор52. Значит, о том, что телевидение способствует образованию, не может быть и речи.
Разумеется, этой оценке прямо противоположна самооценка завзятого телезрителя: вопреки всем научным результатам он упрямо остается при мнении, будто лично он «понял все», что передавали, да и вообще, «понимает то, что показывают по телевизору, легче всего». В этой связи Герта Штурм приводит результаты следующего эксперимента: 100 подростков и взрослых просмотрели передачу на тему «бережливость». «Передача была весьма трудная: речь шла о значении бережливости для всей экономики, а также о международной интеграции. Авторы очень гордились передачей, особенно, как они думали, по причине ее доходчивости. (…) Результат: все испытуемые сказали, что поняли передачу. Но при детальной проверке обнаружилось, что подавляющее большинство не поняло ничего; и именно претензии авторов прояснить международные взаимосвязи оказались зрителям явно не по плечу» 53.
Штурм констатировала, что все они двигались по цепочке отдельных конкретных образов, от одного к другому, но совсем не обращали внимания на сопровождающий текст. Действовали по принципу наименьших затрат: цепочка образов уже сама по себе внушает ощущение, будто все «понятно», — так зачем еще тратить силы на усвоение слов, по большей части абстрактных! Эта форма поведения — воспринимать только образный ряд, а текстовой в той или иной степени игнорировать — засвидетельствована в многочисленных научных исследованиях как типичная для телепросмотров.
Стало быть, телевидение препятствует подлинному усвоению знаний как раз тем самым, что в нем ценится больше всего — картинами, как будто бы совершенно реалистическими.
Да и различия между социальными слоями отнюдь не сглаживаются телевидением. «Население с низким уровнем образования предпочитает телевидение, с более высоким — газету, журнал, книгу», — гласит итог долголетних исследований54. А вот и другой итог: заядлые читатели гораздо лучше разбираются в масс-медиа, чем заядлые телезрители, а значит, много лучше умеют использовать телевидение. Потому-то «пропасть в знаниях» между богатыми и бедными, как выражаются авторы исследования, грозит неуклонным расширением.[6] При этом важно, по словам Элизабет Нёлле- Нойман, что «речь идет вовсе не только о знаниях — речь идет и о воображении, памяти, интуиции, фантазии, а ведь только они и есть, думается, подлинное богатство» 55.
Начиная с 1985 г. благодаря увеличению числа телеканалов до более чем тридцати заметно сократилась доля телезрителей, смотревших телевизор главным образом ради получения информации, и в то же время намного увеличилась доля тех, что используют его ради развлечения. Этот сдвиг «породил тип телезрителя — заядлого любителя развлекательных передач, которого в 1985 г. еще не было». Поэтому
