Призрак одного из облаченных в пурпур сдался стульчаку с ночным горшком, отводя подозрения Веронелли. Хорошо хоть можно считать голос маронитского архиепископа, который тем временем приближался мелкими шагами к камерленгу и, казалось, угрожал ему своим посохом. Лицо бледное, глаза одухотворенные, круглая шапочка на голове, из-под которой свисали две иссиня-черные ленты, длинная седая борода – все это придавало его облику величественность, которая привлекла к себя общее внимание и подавило сплетни.
– Если я не выйду из конклава живым, Преосвященнейший камерленг, это ляжет на твою совесть. Что случится… – ливанец задохнулся от приступа острого кашля, вырвавшегося из его груди, несколько секунд не дававшего ему говорить, – что случится, если сегодня я не буду участвовать в голосовании? И вообще, слишком рано говорить о том, что выборы созрели, все в конклаве имеют драгоценное время на размышления, твоя торопливость – плохой советчик.
– Да, же прошло несколько дней, дорогой брат, не осталось больше времени на этот конклав; его давно следует ограничить по времени, он и так идет в два раза медленнее предыдущих.
– Мы не должны гнать, а болезнь, между прочим, – это тоже приглашение к размышлению, не надо имитировать бег времени, потому что это сводит с ума людей вне Ватикана. И потом, надо быть осторожным с душами, иначе можно прийти к слабости тела!
И кардинал Веронелли не нашелся, что ответить.
Души, собравшиеся в этом зале, казалось, возбудились и заметались от противоположных мнений; все имели что сказать еще и с чем сопоставить свое состояние. Маронитский архиепископ обладал божественным даром слова, кроме того, его несомненные физические мучения увеличили пафос его речи.
Веронелли наконец успокоился, увидев, как больной, упражняясь в добродетели подчинения, с трудом, но проследовал к своему креслу, стоящему вблизи архиепископа из Турина.
Это он торопится закрыть конклав? Но ведь его собственное чувство ответственности только и держит этот конклав – один из самых трудных в последние тысячелетия. Кто знает, как трудно ему приходится устоять перед давлением правительств половины стран мира. Он должен отвечать по телефону президенту Италии, генеральному секретарю ООН, французскому президенту, лидеру Украины, лауреату нобелевской премии мира, который советовал ему выбрать папой цветного человека из уважения ко всем преследуемым… А евреи? Кто не знал архиепископа из Ливии, который собирался ополовинить недруга ислама, кардинала из Сараево, и готов был на что угодно, чтобы ни за что не рассматривалась кандидатура палестинца, как нашептывали многие религиозные круги Ближнего Востока? А этот палестинец, который. сейчас выглядит ангелочком, – сидя там, слева, на одном из кресел, что ближе всего к дверям, и, может быть, читает спокойно часослов, не принимая ни одну из сторон дискутирующих и не переговариваясь с соседями, – при всей своей мифической и невозмутимой наружности этот иерарх Церкви, по правде говоря, способен спрятать в своем автомобиле с дипломатическим номером хорошую порцию маузеров и автоматов в помощь своим «овечкам» в Иерусалиме…
Настало время объявлять список имен и, еще до голосования, начинать дискуссию. Уже половина двенадцатого. Не следует больше ни на минуту терять контроль над этой непокорной ассамблеей.
Кардинал-декан Антонио Лепорати прочел лист преосвященнейших и преподобнейших кардиналов в алфавитном порядке, включая названия римских церквей, в которых они титулованы. Воцарилась тишина, и все встало на свои места.
Окончено объявление, камерленг открыл дискуссию – любой из превосходительнейших до начала голосования мог взять слово.
Прошли долгие минуты, казалось все застопорилось, кардиналы переговаривались между собой то тихо, а то и в полный голос.
Никто не хотел брать на себя ответственность быть первым в этом открытом море конклава. Имена, что уже «сгорели» в прежних голосованиях, казалось, ушли в землю фантазма, фаты морганы, заблуждений.
Голос, который кардинал из Милана мог бы принять в свою пользу, а может быть, к нему бы прибавились и голоса итальянцев, французов и испанцев, не настало время обнародовать; не все еще в Священной Коллегии были к этому подготовлены. Да и обмен «ударами» между камерленгом и маронитским архиепископом показал только, что большинство кардиналов сейчас в плохом настроении.
– История совсем ничему не учит итальянцев, они все хотят начать сначала, – сказал вдруг архиепископ из Гаваны.
Этторе Мальвецци огляделся, изучая лица ближайших соседей: архиепископа из Ливии, епископов из Палермо, Болоньи, Парижа, Вены, Колонии, Бордо, Мадрида, Толедо, дальше взгляд его опустился до расположенных внизу, туда, где развернулись «легионы Востока», как однажды назвал их с антипатией и боязнью Рабуити: кардиналы униатов и латинский из Львова, кардиналы из Риги, Будапешта, Загреба, Варшавы, Кракова, Минска, Каунаса, Праги, Фагариса и Альбы Юлия, Нитры и Сараево.
Откуда ждать враждебности?
Кто будет больше маневрировать, древняя и безоружная Европа?
По левую сторону, около Черини, услышал гомон; кто-то возбужденно требовал внимания своего соседа, архиепископа из Палермо. Перехватил слова беспокойного генуэзца Марусси:
– Ты должен вписать кандидатуру…
Но Рабуити казался статуей мыслителя, осматривал на своде капеллы пророков и сивилл, якобы глухой к любому призыву. Задвигались секретари камерленга, начали разносить подносы с избирательными бюллетенями, пошли по Сикстинской капелле, распределяя их между голосующими.
Продолжительная тишина в зале убедила членов Священной Коллегии, что, по предложению маронитского архиепископа, наступило время для размышления, но не для того, чтобы быстро завести мотор машины конклава.
От камерленга поступило распоряжение начать собирать бюллетени без промедления. Колокола собора Св. Петра отбили полдень.
Кардиналы склонились над своими столами: кто искал очки, кто водил туда-сюда пальцем по бюллетеню, чтобы выбрать лучшего, кто отворачивал колпачок авторучки, кто уже быстро вписывал имя, кто продолжал нашептывать что-то соседу на ухо, кто, как Мальвецци, остался неподвижным перед открытым бюллетенем, ничего не вписывая, глядя на этот белый лист с гербом Святого апостола.
– Папа? Сколько дивизий у папы? – этот иронический вопрос Сталина возник в памяти Мальвецци, когда ему на глаза попался униатский кардинал из Львова, обращавшийся к первому из своих подчиненных, чтоб забрал бюллетень.
Попробовал написать имя Черини, соответствовавшее слову, данному им итальянским коллегам. Не смог. Бюллетени контролируются, никто не знает, каким образом, но всегда удается узнать – кто и как голосовал, даже если потом бюллетени сжигали.
Склонился и медленно стал писать имя архиепископа из Милана, Альфонсо Черини.
Более половины голосующих уже положили свои бюллетени на серебряные подносы, которые снова были принесены, содержание первых уже высыпали в золотую чашу на алтаре, когда Этторе наконец стряхнул с себя фантазии, пришедшие к нему издалека.
Это напоминало ему пробуждение мертвых, погруженных в сон на большой фреске Микеланджело, и, о чудо! вновь разбуженных к жизни трубами архангелов. Кто это из современных писателей рассказал о житии святого Лазаря, воскресшего, разлученного со смертью и вынужденного во второй раз дышать и принимать несчастья живущих?… Может, это был итальянский поэт? Коррадо Говони? [31] Рильке? Мозг его неустанно возвращался к недавнему сну, куда жаждал вернуться.
– Ваше Высокопреосвященство, Вы не хотите отдать мне бюллетень? – спросил его прелат, заставив приоткрыть глаза, которые он закрыл, стараясь вспомнить автора жития святого Лазаря.
– Ты заснул? Я тебя понимаю, они разбудили и тебя, эти ночи, чтобы убедить тебя… – прокомментировал его сосед, маронитский архиепископ.
Улыбнулся молча, не ответил. Но ливанец, вполне ему симпатичный, не отступал.
– Я голосовал за тебя.
Кровь бросилась в голову архиепископа из Турина, он вскочил, повернулся к марониту и схватил его за руку:
