Через учениц я полюбила самое Айседору Дункан. Вернее, они слились в один ее образ, навсегда утвердившийся в сердце. Я никогда не засыпала, не помолившись о ней, ее детях и не поцеловав на прощанье их портрета. Они стояли на ночном столике, у кровати, так что, засыпая и просыпаясь, я видела их около себя.
Дункан прошла через все мое отрочество и юность, несмотря на то, что я никогда больше не видела не только ее, но даже учеников ее школы. После революции, когда она вновь появилась в Москве, вокруг ее имени шла шумная молва. Я всегда с тяжелым сердцем прислушивалась к ней и не пыталась увидеть ее вновь.
Нет, Дункан была единственная, и все попытки следовать за нею мертвы, беспочвенны. Один раз еще было дано человечеству увидеть сон о Золотом веке.
Это свидетельство полностью опровергает клевету Мариенгофа, дескать, поохладели зрители к Айседоре, поостли. Допустим, это воспоминание 1914 года. Но вот что рассказала Ирма Дункан о гастролях 1924 года:
«В Киеве, древней столице Украины и одном из старейших городов России, ее успех был беспрецедентным. В этом городе, где около 500 тысяч жителей, она дала последовательно восемнадцать вечерних спектаклей в театре, битком набитом каждый вечер. Никогда, даже в Париже, не танцевала она так много и успешно. На улицах люди приветствовали ее ликующими возгласами. Нищие следовали за ней, крича: «Дункан, Дункан, красавица, дай нам хлеба!» И Айседора, словно королева, разбрасывала подаяние в виде пригоршней мелочи (…)
Однажды в ресторане, где она обедала, она велела официанту раздать (нищим, столпившимся у ресторана) всей этой скулящей и хнычущей братии по тарелке борща.
После этого никогда уже не могла от них избавиться. И когда, спустя несколько месяцев, было объявлено о ее приезде в Киев, нищие всего города и вся их родня явились на железнодорожный вокзал приветствовать ее криками: «Дункан, Дункан, красавица!»
Так было в 1924 году.
Писательница Цецилия Бану вспоминает, как в возрасте тринадцати лет ей посчастливилось вытянуть, одной из множества претендентов, единственный билет, выделенный на всю школу на выступление танцовщицы в Киеве в том 1924 году, и какое впечатление на всю жизнь оставило у нее искусство этой выдающейся артистки.
Несомненный интерес читателя вызовут воспоминания младшей сестры М.К. Чюрлениса Ядвиги, тем более, что ей довелось увидеть Айседору в Берлине в 1924 году, именно тогда, когда менеджеры предпринимали все возможное, чтобы провалить ее выступления.
Вспоминает сестра художника Ядвига:
«В Берлине Дункан дала два концерта: в первый вечер танцевала Шестую Патетическую симфонию Чайковского; второй вечер посвятила теме Октябрьской революции, но на этот концерт я билета не достала, поэтому могу поделиться впечатлениями только о первом. Меня больше всего восхитило полное слияние движений Дункан с музыкой. Я никогда не думала, что движением можно так много выразить и, главное, что в движениях можно раскрыть развитие психологических процессов, таящихся в музыкальном произведении, не подкрепленных сюжетом или драматургией. Лучше всего помню первую часть Шестой симфонии, в которой Айседора без эффектных внешних средств передала глубокую трагедию и внутреннюю борьбу человека.
В танце Дункан находила выражение глубокая человечность, возможно, потому, что ее движения были очень естественными, тесно связанными с внутренними переживаниями человека. Не было привычных для классического танца пируэтов и пуант, да и вообще акробатических трюков, а также чуждой человеческой природе имитации «веса бабочки». Она танцевала босиком; в ее движениях не было ни крупицы стремления щегольнуть своей виртуозностью. А главное — Дункан казалась мне гениальным музыкантом, который языком хореографии выражает семантику музыки. В ее симфоническом танце я почувствовала удивительную законченность всего произведения. Основным его лейтмотивом был апофеоз трагедии.
А последняя часть симфонии до краев наполнила меня какими-то горькими мыслями и чувствами. Сдержанность движений действовала, как тишина после катастрофы. Эта тишина была сильнее крика боли. Это было рыдание. Танцовщица, одетая в темно-фиолетовое длинное легкое одеяние, с большой внутренней эмоциональной силой пере дала душевное горе человека.
Я помню: кончив танцевать симфонию, вышла поблагодарить за аплодисменты. Но вместо обычных банальных реверансов, она встала посередине эстрады, вытянула обе руки вперед и стояла так, немного наклонив голову набок, до тех пор, пока шум не затих. Ее длинная, до пола, темно-фиолетовая туника, серьезность и вытянутые руки что-то напоминали мне. И сейчас не могу забыть этого впечатления. А напоминало мне все это картину Чюрлениса «Жертва».
В туманных далях прошлого забрезжил маленький огонек, которому не суждено было вырваться из когтей судьбы и ярко разгореться (…)
Однажды летом брат привез из Варшавы стопку фотографий на редкость красивой молодой женщины.
Лучше всего помню снимок, где Дункан изображена с греческой прической, голова ее украшена диадемой, на ней греческая туника из легкой ткани. Удивительно правильные черты лица ее красили едва заметная милая улыбка и выразительные лучистые глаза. Я и сейчас вижу ее такой. Все в ней просто, естественно и гармонично, словно она сама — образец античной скульптуры. Тогда я еще не понимала, что так привлекает в ее лице.
Кроме самой Айседоры, в коллекции брата были еще снимки девочек и юных танцовщиц. Маленькие танцовщицы были сгруппированы по нескольку: они составляли художественную композицию.
Брат рассказывал, что приезд Дункан в Варшаву потряс всю музыкальную общественность. Это явилось крупной сенсацией, и поэтому все. кто мог, бежали смотреть балерину, танцующую «босиком». Имя Айседоры звучало в самых разных слоях знатоков и любителей искусства, О ней говорили в мастерских художников, в салонах, кафе, в печати. Так как брат не любил сенсаций и ко всем «модам» относился скептически, то и на сей раз весьма холодно встретил полное энтузиазма предложение Ев гения Моравского пойти посмотреть эту знаменитость. Но вот он увидел на афише программу концерта Дункан. Дункан танцевала сюиту Баха и траурный марш Шопена. Это было нечто новое! И тогда он решил пойти на концерт. Впечатление было огромным. Из того, что он рассказывал нам об этом концерте, я поняла, что на свете нет танцовщицы лучше и серьезнее Дункан!»
Константинас Чюрленис написал картину, на которой изобразил одинокую фигуру женщины в длинном фиолетовом хитоне с высоко поднятыми руками. Картину назвал символически: «Жертва». С нее он снял копию и подарил братьям Моравским, которые жили тогда в Париже и устраивали симфонические концерты. У них и увидела Айседора эту картину, узнала себя. А братья рассказали ей историю создания картины талантливым художником, который так рано ушел из жизни. Глубоко опечаленная услышанным,
