уехал в Париж повидать свою маленькую дочку, ну и, конечно, свою первую жену. Уехал с моего позволения и даже благословения — я, слава Богу, не ревнива».
Вот потому обедать она в тот раз пошла с Николаем Оцупом. Обедали в знаменитом русском ресторане у Ферстера — месте встреч всех эмигрантов. Там и встретились с Есениным и его компанией, «кувырк-коллегией». Из ресторана Есенин повез всех в Ад ел он, где познакомил с Айседорой Дункан. И Айседора, конечно, танцевала свой знаменитый танец с шарфом, так красочно описанный Анатолием Мариенгофом в «Романе без вранья». Вечер удался, и потому сожалели только о том, что с ними не было Георгия Иванова.
А вот что рассказал о берлинской встрече с Есениным Николай Оцуп.
«Как-то часа в четыре я зашел в один из русских ресторанов (Ферстера) на Моцштрассе поговорить по телефону, В этот час в ресторане не бывает никого, кроме швейцара и двух-трех скучающих кельнеров (…)
Из обеденного зала вышел, чуть-чуть спотыкаясь, средних лет человек, Я с трудом узнал Есенина.
У него были припухшие глаза и затекшее лицо. Руки его дрожали. Он был одет щеголевато, но держался с какой-то «осанкой заботной».
(…) Темнело. В сероватых сумерках, держась руками за голову и раскачиваясь, Есенин читал мне стихи. Мы были одни за столиком. Кусиков ушел куда-то на полчаса».
Дальше можно не продолжать. Ничего даже приблизительно похожего на то, о чем рассказала Ирина Одоевцева. Она писала свои воспоминания «На берегах Сены» спустя шестьдесят лет, в 1983–1989 годах, а Николай Оцуп — по свежим следам — в 1927 году. За это время многое изменилось в нашей стране, изменилось и отношение к Есенину, он опять превратился в любимого и почитаемого поэта России. Ну и, наконец, надо сказать главное: воспоминания Ирины Одоевцевой от начала до конца родились в ее воображении, это плод ее фантазии.
Н. Оцуп пишет: «Я встретил Есенина в Берлине за месяц до его возвращения в Россию». Значит, в июле 1923 года. И. Одоевцева заканчивает свои воспоминания такой фразой: «Когда я вернулась из санатории, Есенин уже уехал в Америку». Есенин уехал годом раньше, 27 сентября 1922 года.
Берусь утверждать, что зарубежных встреч с Есениным не было ни у Ирины Одоевцевой, ни у ее мужа Георгия Иванова, несмотря на то, что он тоже «вспомнил» в мемуарах о своей встрече с Есениным. «Вспомнил» и тот же ресторан Ферстера, и ту же весну 1923 года, и доброжелательный тон — все объясняется очень просто: «встречу» эту сочинила и написала за мужа И. Одоевцева. Вот потому в обоих текстах пойдут и «васильковые глаза», и «белокурые волосы», и «мальчишеский вид».
«Георгий Иванов был безгранично ленив, а проза, не в пример стихам, давалась ему с трудом… Помогая ему, я иногда писала по 15 часов подряд.
Так мною почти целиком были написаны «Закат над Петербургом», «Из семейной хроники» и, кроме того, вступительная статья к Есенину, за что мы получили просто смешную сумму — всего пять тысяч франков».
Известен категорический отзыв об очерках Георгия Иванова Анны Ахматовой: «В них нет ни одного слова правды». Известно и то, что Г. Иванов объявил Н. Берберовой, что в его «Петербургских зимах» «семьдесят пять процентов выдумки и двадцать пять — правды».
«Шедевры из пустоты» — точно сказано. Но пальма первенства по праву здесь должна принадлежать Роману Борисовичу Гулю.
Его «шедевр из пустоты» — пример хлестаковщины, образец, достойный удивления: подумать только, на двух страницах текста суметь употребить полтора десятка раз «Есенин пил», конечно, как и положено, во всех художественных подробностях. Другие только робко заикались о нетвердой походке, опухшем лице, дрожащих руках, а Роман Борисович Гуль, единственный раз увидев Есенина, сразу и навсегда «пригвоздил его к трактирной стойке». И не «просыхал» у него Есенин до самой кончины. Нет, не Есенина, до кончины Романа Борисовича в 1986 году. Он не уставал вновь и вновь обращаться к Есенину: в 1923, 1927, 1929, 1981 годах. С самой первой реплики сюрприз и удивление: «Я познакомился с Есениным в пьяном виде». Ну, что тут скажешь? Может и весь очерк писался в таком виде? Не исключено. Читайте:
«Я шел, качаясь, пустым залом. Был пьян, И вместо комнаты, где сидели мы, — вошел, где лакеи составляли посуду. Тут на столе сидел Есенин. Он сидя спал. Смокинг был смят. Лицо — отчаянной бледности».
Роман Борисович умеет и удивить, и ошеломить:
«Если б Есенин был жив, я б рассказал только об этом вечере. Но Есенина нет. А я его очень люблю. И мне хочется — о Есенине в Берлине — вспомнить все».
И «вспоминает». Например, день приезда в Берлин 11 мая 1922 г.
«Ночью в ресторане Есенин пил, Кусиков читал стихи. Айседора сидела с Есениным. Тоже пила…
Из Америки через Париж Есенин приехал один. Он был смертельно бледен (!). И не бывал трезв (…)
Он пил (…)
В Шубертзале… Есенин вышел на сцену, качаясь, со стаканом вина в руке, плеща из него во все стороны (…)
В Союзе немецких летчиков, на русском вечере, где впервые читал Есенин «Москву кабацкую», мы познакомились (…)
Лицо было страшно от лиловой напудренности. Синие глаза были мутны. Шел Есенин неуверенно, качаясь».
На всех этих вечерах присутствовала Любовь Евгеньевна Белозерская (Булгакова), жена журналиста Василевского. Белозерская видела Есенина в день приезда в Берлин, видела в гостях у профессора Ю.В, Ключникова, видела за столом с Алексеем Толстым и Н. Крандиевской, приходил к ним Есенин и с «неразлучным» Кусиковым. Видела Любовь Евгеньевна Есенина и после возвращения из Америки и написала:
«Мне повезло — я ни разу не видела Есенина во хмелю».
А Роман Борисович, хоть и нигде не присутствовал, но везде «видел» Есенина пьяным и опухшим, с «больным, мертвенным» лицом, «с впалым, голубым румянцем», «и синие глаза были словно от другого лица, забытого в Рязани».
Это ему, Роману Гулю, принадлежит реплика, которая могла стать для Есенина роковой:
«— Не поеду в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн…
— Да ты что, Сережа? Ты что — антисемит? — проговорил Алексеев. И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто с яростью закричал на Алексеева:
