Это письмо Ольги Константиновны, как и многие письма о Есенине, отмечены правдоподобием. Примечательно другое: Ольга Константиновна с ними в этом доме не жила. Верно то, что в Госиздате ему до апреля за собрание сочинений должны были выплачивать по договору по тысяче рублей, но Евдокимов уже объяснил, каких мук и издевательств это стоило Есенину. Знала об этом и Ольга Константиновна: в августе 1925 года пишет дочери, что Илья ходил в Госиздат за деньгами, «обещали деньги только после 20-го!»
Ольга Константиновна пишет, что Есенин задолжал за квартиру за 3 месяца. Но вот опубликована одна из последних записок Есенина: «Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и потому нецелесообразно платить лишние деньги, тем более повышенно».
И в записке сестре в это же время:
Несмотря на договор с Госиздатом экономическая удавка плотно захлестнула его шею и сдавливала так, что нечем было дышать. В каждом письме, в каждой записке этот крик.
22 июля 1925 года — в издательство «Современной России», т. Берлину:
«Прошу Вас выдать мой гонорар по вашему усмотрению моей сестре.
Июль 1925 года:
18 августа 1925 года, Чагину:
13 октября 1925 года В. Казину:
16 октября 1925 года:
Друзья, все друзья, давно уже были на службе у большевиков — советские служащие. И только Есенин оставался сам по себе.
С перездом Есенина в «тихую обитель» сразу же резко изменилась окружающая обстановка. В дом- музей начали постоянно подселять жильцов. Это называлось «уплотнение». Ольга Константиновна всячески боролась с этим незаконным заселением. Дошло до судебного разбирательства:
Знала бы Ольга Константиновна, как в первую очередь сам Сергей Александрович страдал от создавшейся обстановки! Прописывали всех, не прописывали только мужа, то есть Есенина, находя для этого всякие причины, вплоть до военного билета, что к прописке, как выяснила Ольга Константиновна, не имело никакого отношения.
Обстановка в доме была такова, что Ольга Константиновна предпочитала жить у Чертковых. Из писем Софьи Андреевны Толстой-Есениной:
«Ужасная Москва где-то далеко и верстами, и в памяти»
«Москва кажется дьявольски кошмарным сном»
После гибели Есенина 24 июля 1926 года пишет Александру Федоровичу Кони из Коктебеля:
«Вы спрашиваете обо мне. Я поехала в Крым по настоянию моей матери и по усиленному приглашению моих друзей Волошиных. В Москве я измучилась и издергалась до последней крайности. Здесь рада избавлению от города, шума, дрязг. Но что такое отдых, я, кажется, больше не знаю».
И через два года Соня с содроганием вспоминала это время:
«Как было плохо, когда было слишком много близких, и как грустно и страшно, когда я совсем одна».
Куда же подевались «уплотненные» родственники и знакомые? Не стало Есенина — не стало и необходимости в «уплотнении»?
Одно дело, когда лгали о есенинском пьянстве посторонние люди, другое дело, когда такие «непередаваемо безобразные» сведения исходили от Ольги Константиновны. Есенин знал об этом. И мог предполагать, что и Софья участвует в этих разговорах. 19 декабря в письме матери Софья пишет:
«Если вы любите меня (…), то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. Что из того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива… Благодарю его за все и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его родили во мне, это бесконечное счастье».
И еще из этого письма:
Но вот в письме Евдокимову (он редактировал собрание сочинений Есенина) Софья Андревна сообщает, что ей предстоит поездка за рубеж.
Поездка ее не состоялась. Надо ли объяснять, почему? Уже в 1927 году весь этот фактический материал мог стать достоянием читателей и, конечно, в гораздо большем объеме. Еще жива была Айседора Дункан. Живы были все, с кем Есенин встречался за рубежом.
В музее Ясной Поляны и теперь живы легенды о Есенине. В доверительной беседе вам порасскажут многое о недостойном поведении отпетого негодяя. Должно быть, по этой причине ни близкие, ни дальние
