Наташа Белкина, Наташа Миронова, Ленка Гришина — все становились на цыпочки, подпрыгивали, но ничего разглядеть не могли.
Прыгая через ступеньку, запыхавшийся, прибежал Роман Дьяченко. Он снизу помахал им рукой и сообщил:
— А вот и я. Чегой-то вы там смотрите?
— Вторую макушку ищем у Давида, — озабоченно ответил А. Антонов.
— А разве у него было две макушки? — не поверил Роман.
— А ты подпрыгни — сам увидишь, — сказала Ленка.
— Не надо больше прыгать, — попросила Надя. — Спустимся теперь вниз и снова посмотрим на Давида.
— Зачем? — очень искренне удивился Половинкин, и во взглядах остальных Надя прочла тот же вопрос.
— Я нарочно вам сказала про тонзуру.
— Обманула? — угрожающе поинтересовался Толя Кузнецов.
— Нет, не обманула. Все так и есть, как я сказала. Но я нарочно сказала. Идемте вниз, — она махнула рукой, и ребята нехотя потянулись за ней вниз. — Так нельзя смотреть произведения искусства, как мы сегодня начали. Я вам сказала про тонзуру, и Давид для вас перестал существовать. Вы его не разглядели как следует. И все искусство Микеланджело заслонила выщербленная макушка, созданная к тому же резцом другого, бездарного скульптора. Так?
— Ну, так, — нехотя ответил Толя Кузнецов.
— Мы один раз с папой пришли в Третьяковку, — продолжала Надя, вдохновляясь наступившей тишиной и вниманием. — Все было хорошо, пока экскурсовод не начал говорить про муху. Суриков работал писцом в канцелярии и один раз на чистом листе нарисовал муху. Муха была как живая, и начальник этой канцелярии отнес и положил листок на стол губернатору. Тот увидел муху, хотел согнать, а она не улетает. Он удивился, еще раз махнул рукой — а она опять не улетает. Мы потом долго не могли смотреть картины Сурикова. Смотрим на боярыню Морозову, а видим муху. Она мешала нам сосредоточиться. Так и с макушкой Давида. Вот теперь вы его обязательно увидите. Надо только помолчать и забыть «про вторую макушку».
Она замолчала. А. Антонов, Половинкин, обе Наташи, Ленка, Толя Кузнецов и не успевший как следует отдышаться Роман Дьяченко стояли перед Давидом, пораженные его красотой и силой, забыв о том, что на макушке, в том месте, которое им никогда не суждено увидеть, есть несколько царапин от резца бездарного скульптора. Они увидели Давида, увидели Гиганта, собравшегося на битву с Голиафом. Уловив этот важный момент прозрения, Надя сказала, и в гулкой тишине высокого каменного зала ее слова прозвучали раскатисто, весомо:
— Теперь пойдем дальше и просто посмотрим, какие здесь есть еще сокровища, что где находится.
В греческом зале вокруг статуи Галла, поражающего себя в грудь кинжалом, сидели с этюдниками ученики художественной десятилетки. Они прорабатывали фигуру воина. Белобрысый мальчишка, не стесняясь зрителей, орудовал над своим листом резинкой в одной руке и карандашом в другой. При этом он успевал интересоваться всем, что происходило в зале, поглядывал по сторонам, перебрасывался шуточками с соседкой, сидящей от него по правую руку, оборачивался назад, где кружком около Нади собрались ее одноклассники. Толя Кузнецов подошел посмотреть, что рисуют пацаны, и Белобрысый, воспользовавшись этим, спросил:
— Кто это у вас в очках? Экскурсовод?
— Да, — ответил Толя.
— Из художественной самодеятельности? — иронически наклонив голову, осведомился мальчишка.
— Из какой художественной самодеятельности? — не понял Толя.
— А ты спроси у нее, сможет она правильно поставить ударение в фамилии Пикассо? На первом или на каком слоге?
Воцарилась тишина. Лейка и две Наташи расступились, пропуская Надю. В ее глазах не было растерянности или обиды. Наоборот, они светились еще большим озорством, чем у Белобрысого.
— Ударение, — проговорила Надя, — в фамилии Пабло Диего Хозе Франциско де Паула Хуана Непомукено Криспино Криспиано де ла Сантисима Тринидада Роуза де Пикассо падает на второй слог, если считать его испанцем. И на последний, если французом.
— Ого! — восхищенно сказал Белобрысый.
— Съел? — спросила Ленка.
Надя заглянула через его плечо на рисунок. Озорство передалось руке.
— Дай на минутку, — сказала она, забирая карандаш.
Она провела по «соломе» и грязи, оставленной резинкой, несколько линий, уверенных, точных, и Галл, до этого валившийся в сторону, выпрямился и скорчился от раны, которую нанес сам себе.
Надя передала Белобрысому карандаш и, провожаемая взглядами учеников художественной десятилетки, скрылась в следующем зале. Толя Кузнецов, снисходительно похлопав забияку по плечу, двинулся неторопливо вслед за одноклассниками.
— Подожди! — почти испуганно сказал Белобрысый. — Кто она?
— Президент.
— Какой президент?
— Ты что? — Толя усмехнулся. — Своего президента не узнал?
Тот пожал плечами и ошалело уставился в свой рисунок. За его спиной один за другим выстраивались молча его товарищи.
Глава IX. Даная
В комнате Нади помимо старенького платяного шкафа с зеркалом и деревянной кровати стоял у окна небольшой письменный стол, над ним полочка для книг да в противоположном углу тумбочка под проигрыватель, кресло. Вся мебель — немудреная, нестильная, немодная. Девочка жила среди простых вещей, но они были просты до поры до времени, как старая позеленевшая лампа Аладдина. Стоило снять с полки фломастер и потереть им о чистый лист бумаги, как распахивались ворота дворцов, анфилады комнат, целые эпохи и Надя входила в них, чтобы стать весталкой в Древнем Риме, Жанной д’Арк, идущей на костер, Наташей Ростовой, решившейся на побег с Анатолем Курагиным.
Перо торопливо скользило по бумаге, очерчивая полы фрака и всю фигуру Анатоля в танцевальном полупоклоне, Наташа подалась к нему и уже положила руки на плечи…
— Наташа! — крикнул Николай Николаевич на кухне жене. — Наташа!
Перо убыстрило бег.
— Что? — крикнула Надя, выглядывая из полуоткрытой двери, за которой только что собиралась обсудить во время танца последние приготовления к побегу. Музыка, под которую она рисовала, еще звучала на проигрывателе.
— Ты разве у нас Наташа? — засмеялся отец. — Я мамочку зову.
