душевные муки. Худой, истощенный от переживаний, он тем не менее был способен оценить шутку. Он ощущал сильную тоску по родине и мог часами слушать заезжего гостя из России.
В Сешероне Ленин с семьей жил в обыкновенном деревенском доме. Деревянная лестница вела на второй этаж, где были спальни, на редкость бедно обставленные. Там стояли узкие кровати, столы, заваленные газетами и журналами, по стенам — ряды книжных полок. Зато в кухне было хорошо и уютно. В ней было много места, а на плите постоянно кипел большой эмалированный чайник. Здесь были владения Елизаветы Васильевны, матери Крупской, которая радушно принимала и потчевала гостей и всегда жаловалась на свою дочь и зятя. Они только и знают что сидят над своими книжками и тетрадями, говорила она. Владимира Ильича в могилу сведет его работа, и Надя вся извелась; поесть их не дозовешься… Елизавету Васильевну глубоко огорчал раскол в партии, она много думала, как помочь делу, и наконец придумала. Она была очень высокого мнения о Вере Засулич. «Видите ли, — говорила Елизавета Васильевна, — главное — вправить им мозги, Мартову и Ленину, и Вера Засулич как раз тот человек, кто сумеет это сделать. Я как-нибудь с ней поговорю, и вы увидите, — она проведет с ними работу, и они больше не будут ссориться. Это было бы лучше всего, и Надя перестала бы так беспокоиться…»
Но мечте Елизаветы Васильевны о примирении большевиков с меньшевиками не суждено было сбыться. Ярлык Робеспьера-Бонапарта слишком крепко прилип к Ленину, и не так-то просто было от него избавиться. И как он ни пытался оспаривать сложившееся мнение или молча не принимать его — все было тщетно. Он даже набросал план своего обращения к партии, которое начиналось так: «Ответ на сплетни о бонапартизме. Вздор. Отвечать ниже достоинства. Свобода агитации за съезд…» Но свобода агитации была пустым словом — агитировать было некого, у него не было больше партии. Меньшевики без конца с возмущением пересказывали друг другу, как чуть не угодили под власть новоявленного Бонапарта, а большевики, обязанные ему своей сомнительной победой на съезде, не горели желанием подчиняться его воле.
Но жребий отщепенца, «выброшенного за борт», был не для Ленина. Он поступил так, как и следовало от него ожидать: основал новую газету и новую партию. В июле 1904 года он писал: «У нас рождается партия, и никакие уловки и проволочки, никакая старчески-озлобленная руготня новой „Искры“ не удержит решительного и окончательного приговора этой партии». И снова у него на руках все те же козыри: теория авторитарной власти, такая простая и ясная, и связь с широкой сетью подпольных организаций в России. Всем своим верным сторонникам там он писал письма, в которых клеймил «Искру», меньшевиков и всякого, кто был в оппозиции к нему лично. А поскольку в большинстве случаев подпольщики в России были не в курсе настоящего положения дел, Ленин, пользуясь этим, уверенно проводил мысль о том, что его враги заняли неслыханно зловредную и глупейшую позицию на съезде.
В Женеве за ним пошли немногие. Обычно его сторонники собирались в задней комнате кафе «Ландо» на одной из площадей в центре Женевы. Противники Ленина устраивали встречи в том же кафе, и тоже в задней комнате, где-то рядом. Иногда время их встреч совпадало. Цецилия Зеликсон вспоминала, как однажды Ленин и Крупская сидели в кафе и ждали своих соратников.
Несколько человек из них жили в Женеве, а кое-кто приехал из России (они так потом и появились, ряженные в одежду, в какой нелегально пересекли границу). Так вот, пока их ждали, мимо двери прошли Плеханов с Мартовым в сопровождении небольшой группы меньшевиков и исчезли за порогом другой комнаты. «Нас тогда было ничтожно мало», — писала Цецилия Зеликсон. Обычно на таких заседаниях вокруг Ленина собиралось не более десяти — двенадцати человек. Они слушали его речи, в которых он бичевал уже не прежнего своего врага, царское самодержавие, а «так называемых посланников рабочего класса» — Плеханова, Мартова и других. Не прошло и полугода с момента его триумфа на съезде, как победа обернулась для него поражением.
Летом 1904 года, бросив все партийные дела, он вместе с Крупской отправляется путешествовать по горам Швейцарии. Первое время их сопровождала молодая женщина, член партии, имевшая подпольную кличку Зверь. Настоящее ее имя было Мария Моисеевна Эссен. Она была из тех революционеров, которых постоянно ловят и сажают в тюрьму или ссылают, а они всякий раз сбегают. Она давно дружила с семьей Ульяновых, всех их знала и особенно была привязана к матери Ленина, Марии Александровне. Приезжая в Швейцарию, она всегда останавливалась в доме Ленина в Сешероне. Ей было тридцать два года, но выглядела она значительно моложе своих лет. Крупская писала о ней, что она была живая и веселая и заражала всех своей энергией.
Судя по мемуарам, Крупская всегда нежно относилась к подругам Ленина. Видимо, ей было приятно в их компании. Крупская рассказывает, что Зверь отправилась в путешествие вместе с ними, но вскоре бросила их; ей не нравилось, что их влечет в места, «где живой кошки не встретишь», а ее тянуло людям. Зверь передает ту же историю, но по-другому. Она прошла с ними довольно длинный путь с рюкзаком за плечами. Зверь вспоминает, как они приплыли на пароходе в Монтрё. Восхищенные красотой гор после осмотра мрачного Шильонского замка, они с Лениным решили забраться на одну из горных вершин, оставив Крупскую в гостинице. Зверь так описывает их восхождение на вершину:
«…Решили подняться на одну из снежных вершин. Сначала подъем был легок и приятен, но чем дальше, тем дорога становилась труднее. Было решено, что Н. К. останется ждать нас в гостинице.
Чтобы скорее добраться, мы свернули с дороги и пошли напролом. С каждым шагом труднее карабкаться. В. И. шагал бодро и уверенно, посмеиваясь над моими усилиями не отстать. Через некоторое время я уже ползу на четвереньках, держась руками за снег, который тает в руках, но не отстаю от В. И.
Наконец добрались. Ландшафт беспредельный, неописуема игра красок. Перед нами, как на ладони, все пояса, все климаты. Нестерпимо ярко сияет снег; несколько ниже — растения севера, а дальше сочные альпийские луга и буйная растительность юга. Я настраиваюсь на высокий стиль и уже готова начать декламировать Шекспира, Байрона. Смотрю на В. И.: он сидит, крепко задумавшись, и вдруг выпаливает: „А здорово гадят меньшевики!’’» (Заметим в скобках, что еще до отьезда из Женевы обе женщины взяли с Ленина обещание не говорить о политике и особенно избегать всяких разговоров о меньшевиках и Бунде.)
Ленин питал к Эссен особую симпатию. Он постоянно упоминал ее имя в своих письмах, а иногда посылал с поручениями на важные переговоры. Однажды он направил ее в Париж. Там она должна была встретиться с Луначарским, Богдановым и Ольминским, чтобы обсудить план издания новой газеты. Естественно, она попросила Ленина назвать достопримечательности, которые ей следовало бы посмотреть в Париже, и он, что было совершенно в его духе, посоветовал ей прежде всего отправиться на кладбище Пер-Лашез к «Стене коммунаров», после чего побывать в Музее Французской революции и в Музее восковых фигур Гравена. Бывая в Париже, Ленин всегда посещал «Стену коммунаров». Он считал, что знамя Парижской Коммуны должно стать знаменем мировой республики, — эту знаменательную фразу он написал в своем черновике к какому-то выступлению, но потом вычеркнул. Тем не менее это свидетельствует о том, с каким глубоким уважением он относился к памяти коммунаров.
Разумеется, Зверь была в восторге от предложенного ей списка парижских диковин и спросила, что еще есть достойного внимания в Париже.
«— Обязательно сходите в Зоологический сад, у вас будет такое ощущение, точно вы совершили кругосветное путешествие. — И, заметив, что я жду еще чего-то, добавил: — Ну, насчет музеев, выставок и всего прочего обратитесь к Жоржу (Плеханов. —
В горах Швейцарии Зверь сопровождала их около недели, а затем вернулась в Женеву. Крупская и Ленин продолжили путешествие вдвоем. «Мы всегда выбирали самые дикие тропинки, забирались в самую глушь, подальше от людей, — рассказывала Крупская. — Пробродяжничали месяц; сегодня не знали, где будем завтра; вечером, страшно усталые, бросались в постель и моментально засыпали».
Иногда Ленин вдруг вспоминал, что он все еще вождь политической партии, и хотя в этой партии едва ли набралось бы с сотню членов, начинал из какой-нибудь тихой швейцарской деревушки бомбардировать письмами своих сторонников в России. Он заверял их в том, что растет новая, молодая партия. Конечно же, это ему пока мерещилось. Во время путешествия Ленин взялся за перевод книги Д. А. Гобсона «Империализм». Это тяжелое, топорное исследование пришлось Ленину по вкусу. «Империализм, — пишет Гобсон, — есть врожденный грех всех развитых стран, и по закону природы его ждет неминуемое наказание». Книга Гобсона читалась как перевод с русского, и Ленину, по-видимому, не составляло труда ее
