помощь, но, не дойдя до человека шагов 10, сам провалился по грудь. Матрос просит помощи, а я сам в ней нуждаюсь. Наконец я на животе кое-как выполз на лед, но в это время и матрос вылез самостоятельно. Я пополз к нарте, чтобы снять хронометры и документы работы, а также выхватить одно ружье и патроны для жизни, на случай [если] все потонет, но так как я был в полтора раза тяжелее своего прежнего веса, то снова провалился без нарты и ее еще больше погрузил в воду. Матрос хотел подать мне помощь и снова провалился. Картина была потрясающая. Не было никакой надежды на спасение. Лед обламывался, не за что было хвататься. Дул резкий холодный ветер со снегом, морозу — 12 1/2°. Члены коченели. Но Господь, по-видимому, был к нам милостив. Мы выползли снова на лед, подобрались с большой осторожностью к собакам, вцепились в постромки обеими руками, и я крикнул на собак изо всей силы, как только мог: 'Прррр…' (вперед). Собаки рванулись, и нарта выскочила на лед, а затем с большой осторожностью добрались до берега. Мы имели вид ледяных сосулек. Холодно было страсть как, но надо было работать, иначе пропадешь. Бегом пустились мы в путь и на мысу Медвежьем раскинули лагерь, это 5 верст от места катастрофы, и два дня здесь отогревались и сушились плавником… Я уже прощался с тобой и в последний раз обнимал тебя, моя родная. Я у этого ледника много страдал, но зато оставил много нежных лучших чувств ему, поэтому назвал его ледником 'Вера'…'
В начале лета пять человек во главе с капитаном Н. П. Захаровым ушли на юг, чтобы добраться до ближайшего становища, а оттуда в Архангельск. На судне кончался уголь. Седов надеялся, что еще летом 1913 года комитет сумеет обеспечить доставку угля и других припасов на Землю Франца-Иосифа. Тщетные надежды!
Когда 'Фока' в 1912 году не вернулся, в России раздавались голоса, призывавшие к организации спасательной экспедиции. Ведь на 'Фоке' не было радиостанции, и судьба его оставалась неизвестной, предполагали даже, что он погиб. Уголь должны были завезти в любом случае, предварительная договоренность об этом была. Но комитет бездействовал.
Капитан Захаров, вернись он с Новой Земли первым рейсовым пароходом, мог бы 'поторопить' комитет. Но капитан… заблудился, 'не узнал' Крестовую Губу, куда заходил рейсовый пароход, и добрался до Архангельска только в октябре.
Это неудивительно, если вспомнить, что капитан был нанят за день до отправления экспедиции. Весь предыдущий морской опыт его ограничивался, кажется, только плаваниями с богомольцами по маршруту Архангельск Соловецкие острова.
В октябре предпринимать что-либо было уже поздно.
Георгий Яковлевич не знал, конечно, о неожиданных 'приключениях' капитана Захарова. Он был полон решимости во что бы то ни стало продолжить плавание к берегам Земли Франца-Иосифа и оттуда идти к полюсу. Но промелькнуло лето, а льды все еще держали 'Фоку' в плену, точнее, уже не 'Фоку', а 'Михаила Суворина': во время зимовки он переименовал 'Святого Фоку' в честь своего 'благодетеля' — редактора газеты 'Новое время'.
Только третьего сентября судно почувствовало свободу, а шестого подул желанный восточный ветер и судно вместе со льдами отнесло от берега…
Запись в вахтенном журнале: 'Офицерский состав экспедиции позволяет себе выразить следующее единогласное мнение: экспедиция в данное время располагает топливом в лучшем случае на двое суток хода судна, если будет сожжено все что можно. Офицерский состав экспедиции считает достижение Земли Франца-Иосифа очень мало вероятным. Судно вернее всего будет затерто льдами. Лишь меньшая часть экспедиции снабжена подходящей теплой одеждой… Удачный исход зимовки является очень сомнительным, так как охотой может пропитаться 3 человека, но не 17… Тем паче должна отпасть всякая мысль о прямой цели экспедиции: достижении Северного полюса'.
Это был ультиматум, почти бунт на корабле. Офицеры требовали: 'Взять курс на зюйд!'
Седов повел судно к норду!
Несколько дней начальник экспедиции практически не сходил с мостика. Лавировали в тяжелых льдах, жгли в топке бревна, доски, старые ящики.
И все-таки они пробились!
Наверное, с полным удовлетворением писал Седов очередной приказ: 'Больших трудов стоило старому дряхлому судну добраться до этих широт, тем более что на пути встретилось нам столько льду, сколько ни одна экспедиция, кажется, не встречала (пояс шириной в 3,5°). А если прибавить сюда весьма ограниченный запас топлива и довольно малую скорость судна, то можно сказать смело, что наша экспедиция поистине совершила подвиг. Мы отбросили свои личные интересы и, сплотившись в одно единодушное целое, на пользу дела экспедиции и на радость Родине добрались сюда. Здесь наш труд, здесь наш и отдых'.
На вторую зимовку судно встало в бухте Тихой на острове Гукера. Надвигалась ночь. Условия жизни были на этот раз крайне тяжелыми. Помещения едва отапливались, в каютах лежал лед, и одеяла по утрам нередко примерзали к переборкам. Многие продукты уже кончились.
'Главная наша пища — каша да каша. Самое неподходящее питание для полярных стран', — записывал в дневнике Владимир Юльевич Визе.
Свежего мяса добыть удавалось редко. Пришлось есть и полутухлую солонину, а она, как известно, и в доброкачественном состоянии не может обезопасить от цинги.
В подборе пищевых рационов тоже сказались и спешка при подготовке, и отсутствие опыта у Георгия Яковлевича.
'Перед выходом экспедиции, — пишет В. Ю. Визе, — некоторые участники ее указывали Седову на неуместность включения солонины в список основных пищевых продуктов экспедиции. Но Седов был упрямый человек и от солонины не отказался, сославшись на то, что 'в военном флоте и гидрографических экспедициях всегда употребляли солонину''.
Первая зимовка прошла относительно благополучно, но в бухте Тихой болели почти все, только трое оставались здоровыми. Кровоточили десны, многие жаловались на одышку, на странные 'ревматические' боли, некоторые едва передвигались на опухших скрюченных ногах. Болен был и Георгий Яковлевич; иногда он целыми днями не выходил из каюты.
'Совсем разбиты ноги ревматизмом, — день за днем читаем мы в его дневнике. — Я по-прежнему слаб, кашляю отчаянно… Испытываю какое-то болезненное состояние… Опять ноги простудил, опять голени болят…'
Седов пишет о болезни сдержанно. Он не хотел даже в дневнике выказывать свою слабость. Записи участников экспедиции более тревожны: 'Сегодня признаки цинги — очень острая боль в ногах, опухоль и краснота появились у Георгия Яковлевича'… 'Георгию Яковлевичу стало хуже. Он очень слаб, бледен, страдает полным отсутствием аппетита, болью в ногах и слабостью десен'.
Несмотря на болезнь, несмотря на то что еще первой зимой большинство ездовых собак погибло, Седов продолжал подготовку к полюсному походу. Пожалуй, никто, кроме самого Георгия Яковлевича, не верил, что есть малейшие шансы на успех. Верил ли он?
Н. В. Пинегин в те дни писал: 'Для подвига нужны силы, теперь же сам Седов не знает точной меры их. До похода пять дней, а больной то встает, то опять в постели… Но в решение Седова начать борьбу никто не может вмешаться. Существует
Выход был назначен на 2 (15) февраля 1914 года. Вместе с Седовым шли два матроса — Григорий Васильевич Линник и Александр Матвеевич Пустошный.
Утром все собрались в кают-компании, дежурный офицер зачитал последний приказ начальника экспедиции: 'Итак, сегодняшний день мы выступаем к полюсу; это — событие и для нас, и для нашей Родины. Об этом дне мечтали уже давно великие русские люди — Ломоносов, Менделеев и другие…'
Потом заговорил Седов:
— Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю в путь не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент… Но я прошу, не беспокойтесь о нашей участи… Даром полярной природе мы не дадимся… Совсем не состояние здоровья беспокоит меня больше всего, а другое: выступление без тех средств, на какие я рассчитывал. Сегодня для нас и для России великий день. Разве с таким снаряжением нужно идти к полюсу? Разве с таким снаряжением рассчитывал я достичь его? Вместо восьмидесяти собак у
