остановился окончательно, а она уже испытывает нетерпение, не зная Романа Монтана.
— Теодосия, — упрекнула она себя, — нетерпение — чувство, которое редко бывает благоприятным, но часто ведет к подлинному гневу. Если Роман Монтана действительно непунктуален, ты воспримешь это в выдержанной манере и сохранишь в памяти тот факт, что не каждому доставляет удовольствие быть такой же исполнительной, как ты.
Как только прозвучало заявление, понравившееся ей самой, поезд, с шипением, остановился, и Теодосия, взяв в руки перчатки, выбросила из головы мысли о своем сопровождающем.
В конце концов, напомнила она себе, весь этот путь из Бостона проделан не ради компании какого-то длинноволосого апатичного техасца по имени Роман Монтана.
Испустив громкое «Уф!», девушка задохнулась, почувствовав мучительную жару, обдавшую ее с ног до головы.
— Можно подумать, что в техасском воздухе присутствует невидимый огонь, — пробормотала она. Поочередно приподнимая ноги с раскаленной платформы, отступила в сторону, чтобы не оказаться вытесненной на землю другими пассажирами, спешащими к благословенному укрытию железнодорожной станции.
Где же Роман Монтана?
— Теодосия, дорогая, — пронзительно крикнул из своей клетки Иоанн Креститель. — Вот чашечка чудесного горячего чая!
При словах попугая Теодосия почувствовала, как еще одна горячая волна охватила ее — Иоанн Креститель повторил то, что слышал от Лилиан каждый день ровно в три часа. Хотя она и сознавала, что птица не понимает, что говорит, ее предложение в данный момент было как нельзя кстати.
— Сегодня один кусочек сахару, Теодосия, или два? — продолжил попугай свою «беседу за чаем».
Девушка нахмурилась.
— Прекрати немедленно, Иоанн Крес…
— Нетерпение — чувство, которое редко бывает благоприятным, — констатировала птица. — Не хочешь добавить в чай немного сливок, Теодосия?
Стараясь изо всех сил не обращать внимания на болтливого попугая, Теодосия промокнула лоб кружевным платком и огляделась: повозки и фургоны загромождали пыльную улицу, отделявшую железнодорожную платформу от здания станции; какой-то пьяный пробирался, спотыкаясь и покачиваясь, между ними; с каждым неверным шагом из бутылки, зажатой в его руке, выплескивалось виски. Приблизившись к Теодосии, он остановился и почесал живот.
— Сэр, — возмутилась она, пригвождая его острым взглядом, — здесь, должно быть, около ста градусов. Известно ли вам, что выпитый алкоголь повышает температуру тела? Вы находитесь под палящим солнцем и, вдобавок, пьете виски. Вы намереваетесь убить себя?
Пьяный несколько раз поморгал, затем поднял свою бутылку.
— Дать глотнуть?
Она попятилась.
— Нет.
Пожав плечами, он заковылял обратно к повозкам, продолжая чесаться.
Забыв о вульгарном мужчине. Теодосия еще раз внимательно огляделась: пес с разорванным ухом гавкнул на нее, лошади, стоящие неподалеку, били копытами о землю, а потом фыркали — пыль забивала им ноздри; сумки и сундуки со стуком ударялись о платформу, когда станционный служащий выбрасывал их из поезда; уличный торговец, продающий пузырьки с эликсиром от усталости, выкрикивал свои цены. Кто-то заорал:
— Проваливай ты, сукин сын!
Теодосия покачала головой. — И это, стало быть, сладостные звуки Техаса. Презрительно поджав губы, она сошла с платформы и направилась через улицу: мистер Монтана может искать ее всю неделю — с нее достаточно ожидания на этой невыносимой жаре.
Внутри вокзала было не намного прохладнее, но, по крайней мере, его крыша защищала голову от палящих солнечных лучей. Мусор, тараканы и спящие ковбои устилали деревянный пол; по стенам, увешанным расписаниями поездов, устаревшими объявлениями, покосившимися картинами, ползали мухи. На одной из картин была изображена полуобнаженная женщина: кто-то пририсовал ей бороду и стрелу молнии через голую грудь. В дальнем углу два старика играли в шашки, один курил сигару и ронял пепел на игральную доску, другой то и дело сдувал его.
Утонченная жизнь Теодосии в Бостоне неожиданно отодвинулась за миллион миль отсюда.
Через секунду она заметила бар с освежающими напитками и поспешила к нему.
— Я бы хотела холодного лимонада, пожалуй, — попросила она, ставя клетку с птицей на прилавок. Владелец бара задумчиво уставился на нее, его длинные черные усы подергивались — он жевал табачный лист.
— Да уж, маленькая леди, догадываюсь, вам хотелось бы холодного лимонада, но у меня не осталось ни одного лимона. — Он помолчал, обведя взглядом бар со стойкой с вырезанными на ней чьими-то инициалами. — Очевидно, его не будет еще, по крайней мере, с неделю — прибывает из Мехико, знаете ли. Лимонные деревья здесь не шибко-то растут.
Теодосия поморщилась от его лексического слога.
— Они здесь плохо растут.
— Вот-вот. А знаете, почему?
— Здесь для них неподходящий климат, но это не то, что я пыталась… Видите ли, сэр, вы сказали «не шибко». Вам следовало сказать «плохо» или «не очень хорошо». Должна заметить, что языковые нормы требуют…
— Разрази меня гром! — Он переместил табачную жвачку за другую щеку. — Вы из Англии?
— Из Англии, сэр?
— Вы говорите, как приезжие из Лондона. Вы — учительница? Умеете говорить на мудреных языках?
— Я не из Англии, а из Бостона, сэр. И не учительница. Мой зять, однако, Аптон Пибоди, — профессор Гарвардского университета, и я нахожусь под его попечительством с пятилетнего возраста. Да, он дал мне обширные познания во многих областях науки, в том числе и иностранных языках.
— Гарвард, говорите? — Потирая свой вымазанным жиром подбородок, бармен медленно кивнул. — Это где-то во Флориде, верно? — Он замолчал, бросив сердитый взгляд на мужчину, требующего, чтобы его обслужили. — Захлопни свой капкан, мистер. Подойду к тебе, когда буду готов подойти!
Глаза Теодосии расширились.
— Человек, возможно, испытывает такую же жажду, как и я. Дайте мне стакан холодного чая, после чего вы сможете обслужить остальных своих посетителей.
Бармен взял стакан с полки под стойкой и начал протирать его фартуком.
— У меня была учительница, когда я был мальчонкой, но она собрала вещички и дала тягу, когда мы с Габбом Сайлером засунули в ящик ее стола семейку гремучих змей с только что вылупившимися детенышами. На том моя наука и кончилась, но я не так уж глуп. Нет, ей-богу, я башковитее, чем многие думают. А один раз прочитал целую книгу сзаду наперед. Правда, больше ни за какие коврижки не согласился бы проделать такое еще раз, ибо, разрази меня гром, моя голова чуть было не лопнула от всей этой читанины. Чая тоже нет, мэм, — в него нападали мухи. Обычно я их, того, выуживаю и подаю чай, но на этот раз этих тварей слишком уж много.
Теодосия взглянула на часы и обнаружила, что ему понадобилось целых три минуты разглагольствований на тему чая. Заинтересовавшись подобной словесной гибкостью и зная, что интерес Аптона не уступает ее собственному, она достала из сумочки блокнот, чтобы поразмышлять над возможными причинами таких отклоняющихся от темы рассуждений.
— Что пишете, мэм?
Она сунула блокнот и карандаш обратно в сумочку.
— Записку. Сэр, простая вода подойдет, спасибо.
Он налил ей стакан воды.
