— Я… Я пойду…
Ответа не дождалась, пошла к себе, шла и плакала, стирая слёзы со щёк ладонями. Лежала на своей постели, уткнувшись лицом в подушку, и плакала, плакала, плакала. Гай только заглянул к ней растерянно и ни о чём не спросил. Плакала, пока не устала от слёз и не замерла, глядя на пальцы своих рук у лица… От усталости глаза закрывались сами собой. Не заметила, как заснула.
Марций вернулся уже поздно вечером, обычно он приходил раньше, усталый, сразу же стал снимать надоевшую форму. Гай бросился помогать, расстёгивал ремни кирасы, стягивал через голову тунику с птеригами. Уже, когда Гай развязывал ремни сапог, Марций, сидя на триподе, следил за его руками, спросил вдруг:
— А где…Ацилия?
Раб вскинул выцветшие глаза:
— У себя… Она что-то плакала сегодня полдня…
— Да? — Марций удивился, вскинув брови, — С чего это вдруг? — Гай пожал плечами, мол, не знаю, — Позови её, когда закончишь.
Раб согласно кивнул головой, когда зашёл за полог, рабыня сидела на постели, подтянув колени к груди, обняв ноги руками. Подняла лицо навстречу.
— Хозяин зовёт…
Ещё и он! Да чтоб его…
Устало поднялась на ноги и вышла. Марций обернулся к ней, стоял, опустив
голову на бок, руки — в пояс.
— Ближе подойди. — Ацилия подошла к нему, украдкой оторвала от губ прилипшую прядку волос, вскинула голову ему навстречу, глянула прямо, поджав губы, опять с вызовом. Марций спросил, — Ты ужинала? — отрицательно дёрнула подбородком, — Почему?
— Не хочу… — разомкнула губы.
— Почему?
— Не хочу — и всё.
Он помолчал немного.
— Почему плакала, что случилось?
— Ничего. Всё нормально. Всё у меня хорошо.
Он не поверил, естественно.
— Всё хорошо… — повторил неторопливо, — Поэтому, наверное, плачут по полдня?.. Кто-нибудь обидел тебя? Что случилось?
— Ничего! — отрезала она, — Всё нормально. Ничего не случилось и никто не трогал меня.
Он молчал, потом осторожно сдёрнул ногтем с её щеки прилипшее зёрнышко проса.
— Где это ты?.. Странно. — Ацилия смутилась, отшатнувшись назад, — Тебе самой не кажется странным? А? Просо на щеках, беспричинные слёзы?.. Мне
кажется.
— А мне — нет! — она дёрнулась всем телом, вскидывая подбородок с нескрываемым раздражением, — Что вам надо? Я устала. Мне сегодня весь день плохо, у меня болит голова… Да, я плакала! И представьте себе, ни от чего, от банальной тоски… От горя! Я хочу домой! Я скучаю по своему дому, по своему отцу, по брату… Что ещё вы хотите услышать? — упёрла в него взгляд
тёмных раздражённых глаз, выдержала его ответный и отвернулась, — Можно
мне идти?
— Подожди. — Марций метнулся вдруг к своей форме в углу, нашёл пояс, стал
что-то искать в нём, нашёл и обернулся к Ацилии, — Вот, забери… — протянул руку, раскрывая ладонь. Сверкнули рубиновые серьги. Ацилия опешила, перевела недоумённый взгляд на лицо своего хозяина, — Это же твоё?
— От… Откуда? — она прошептала.
— Нашёл гонца, он же не отвёз твоё письмо в Рим.
— И как?.. Как вы смогли?.. Спасибо… — она осторожно взяла серьги с его ладони, улыбнулась. Он удивился от вида улыбки на её лице — такое редкое явление.
— Это было нетрудно, я просто взял его за горло один раз…
Ацилия дрогнула тёмными бровями:
— А… А вам ничего за это не будет?
Марций покачал головой:
— Не думаю, навряд ли он кому-то скажет… Побоится, потому что получит…
За нарушение правил.
— Спасибо. — Ацилия открыла ладонь, глянула на знакомые камни, опять улыбнулась устало, — Отец подарил мне их на совершеннолетие, они действительно дороги для меня… Спасибо…
Она повернулась уходить, но Марций остановил её вопросом:
— Ты даже не поцелуешь меня?
Ацилия опешила, обернувшись.
— В знак благодарности?
Подошла, поджимая губы. Марций наклонил голову, подставляя лицо, наверное, ждал в губы, но Ацилия поспешно коснулась губами колючей щеки и отшатнулась уходить. Но он успел поймать за локоть, вернул к себе на грудь, нашёл её губы, но поцеловал нежно, осторожно. Ацилия упёрлась, отталкиваясь, глянула с мольбой в его лицо, шепнула:
— Не надо… Пожалуйста… Прошу вас…
Он отпустил, и она поспешно ушла к себе, прячась за штору. Марций проводил её глазами, обернулся:
— Гай! Давай ужин.
* * * * *
Ацилия глядела в потолок, стараясь сдержать дрожь на губах, прикрыла
глаза, и слёзы, переполнявшие их, хлынули вниз, по глазницам и на виски. Горячие. Они словно обжигали всё на своём пути, кожа горела. Отчаяние охватило её с ног до головы. Рядом, у изголовья, стоял кубок с водой. Авия, передавая ей флакончик с ядом цикуты, сказала выпить небольше половины, наказывала строго, но Ацилия вылила в кубок всё. Наверное, она умрёт. Ну и пусть!
Что из того, что она ещё живёт? Умерли все, кого она любила: отец, Гай, любимые рабыни, нянька Фасия, заменившая ей умершую мать. Все умерли. Все… Одна Ацилия для чего-то живёт. Зачем?.. И вырваться из рук этого человека она тоже не может.
Зачем жить? Убить ребёнка и умереть самой заодно.
Повернула голову на бок, перевела глаза на кубок, слёзы застилали его, она видела лишь контур его за пеленой слёз.
Как? Как это могло с ней случиться? Почему?
Она снова повернула голову лицом вверх, укладываясь затылком в ямку на подушке. Моргнула устало, выдавливая слёзы из век. Бессилие и усталость не давали ей оторвать тело от постели, не давали подняться. Она потянула руку за кубком, но в последний момент пальцы предательски задрожали, и она опрокинула его. Молча смотрела с немым выражением, как вода растекается по подушкам, одеялу. И где силы взялись? Села вдруг на постели, рывком сунула руку под подушку, доставая свои серьги. Глянула на них, вскину-
ла подбородок, глядя вверх.
Ну и пусть! Пусть так! Всё равно… Она уйдёт отсюда… Уйдёт! Уйдёт прямо сейчас… Сейчас!
Ацилия поднялась на ноги, подхватывая свой плащ, это был плащ хозяина, но она иногда куталась в него, когда её знобило от слёз в последние дни. Туника у неё хорошая, из дорогих, подаренная им, кто на первый взгляд узнает в ней беглую рабыню? Да и серьги у неё есть, может, получится их выгодно продать по дороге, и тогда она сможет добраться до Рима.
Собиралась она впопыхах, даже не взяла с собой воды и еды, ей было не до этого. Потуже затянула
