Видал снова взглянул на свои руки. Не слишком приятное зрелище, но он считал, что требуется гораздо, неизмеримо больше, чтобы Валентина бросилась в объятия другого мужчины. Неужели женщина, которую он так страстно любил все эти годы, оказалась не более чем порождением его собственного воображения? Была ли она, судя по поступкам, такой пустой, черствой и бездушной?
Видал надолго замолчал. Он ни с кем не желал разговаривать, даже с Тео. Горечь прошлых лет затмила те чувства, что он сейчас испытывал. Он постоянно поражался, что можно одновременно любить и ненавидеть женщину с неистовой силой. Когда же Видал вспоминал об Александре, бушующая лютая ненависть становилась ледяной и убийственной. Она отняла у него сына. Сына, которого он никогда не сможет открыто признать, не разрушив при этом три жизни – свою, Валентины и Александра.
Самочувствие Карианы день ото дня улучшалось. Доктор Дженсон предупредил Видала, что здоровье ее до конца не восстановится и она должна провести много месяцев в инвалидной коляске, под круглосуточным наблюдением сиделки. Видал не стал объяснять доктору, что последние пять лет она и без того находилась под неусыпным присмотром.
Со времени пожара Кариана ни разу не впадала в буйство. Несмотря на ее невыносимые страдания, ни один человек из персонала не заподозрил правды, а Видал промолчал. Даже узнай они обо всем, ничего не смогли бы сделать. Болезнь, уничтожавшая разум Карианы, будет прогрессировать, постоянно бросая несчастную в пучину депрессии или маниакальной злобы. Эти два состояния как всегда будут чередоваться с периодами относительно нормального поведения.
Виллада стала непригодной для жилья, и, выписавшись из больницы, Видал переехал в новый дом, в Бель-Эйр, на Морага-драйв. Он был одноэтажным, и Кариана без труда могла управляться с коляской. Дубовые темные потолки, полы из полированного кедра, удобная мебель. Видал расставил по комнатам несколько мягких глубоких диванов и начал вновь собирать библиотеку.
Каждая книга, которую он покупал, напоминала ему о Валентине – «Эмма» Джейн Остин, «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, «Война и мир» Толстого, «Мадам Бовари» Флобера. Он постоянно вспоминал мягкий розовый ковер в бунгало отеля «Беверли-Хиллз», медово-золотистые лучи солнца, струившиеся в спальню, где он читал, сидя на полу и открывая ей новый мир.
Как-то за обедом Теодор заметил, что на волне неожиданно возродившегося интереса к классике история несчастной любви Элоизы и Абеляра может стать кассовым фильмом и принести немалый доход. Однако Видал так бешено вскинулся, что Гамбетта был потрясен. Ужин кончился не начавшись: Видал швырнул на стол салфетку и выбежал из ресторана. Больше разговора на эту тему не возникало. Для Видала Элоиза и Абеляр были неразрывно связаны с Валентиной. С ослепительным счастьем тех дней, когда они еще не стали любовниками.
В тот день, когда Кариану выписали из больницы, Видал почти смирился с тем, что отныне ему одному придется нести бремя, которое они до сих пор делили с Хейзл. Он нанял двух сиделок – молодых ирландок, веселых и жизнерадостных, но не нашел в себе сил объяснить им, что она больна не только физически, но и душевно. Правда вскоре, несомненно, всплывет наружу, но пока он малодушно замалчивал эту тему.
Кариана уже не нуждалась в коляске и самостоятельно вошла в дом, тяжело опираясь на руку мужа.
– Чудесный дом, Видал, – сказала она тихим, нежным голосом. – И здесь мы будем вместе, одни, правда? Никого больше. Хейзл тоже не будет?
– Нет, – мягко ответил Видал. – Хейзл не будет.
Он рассказал жене о смерти Хейзл. Она молча выслушала все, лежа жалким маленьким комочком на больничной постели. Это было одним из самых тяжелых испытаний в жизни Видала.
Он повел жену на балкон, и она села, опершись локтями на перила.
– Я рада! – объявила Кариана, улыбаясь. Сначала Видал решил, что он ослышался, но тут она повернулась к нему с сияющим лицом.
– Хейзл думала, что она очень хитра и умна, но видишь, дорогой, я оказалась умнее. Я знала, что ей хотелось. Почему она всегда не давала мне видеться с тобой и, когда ты звонил, отвечала, что тебе незачем ехать домой. Но я сказала себе, что скорее умру, чем позволю ей победить.
Она протянула ему руки. – И я сдержала слово, правда? Едва не умерла. За тебя.
Она мечтательно подняла глаза. Зрачки снова превратились в булавочные головки. Видал не шевелился. Эти ужасные мгновения тянулись бесконечно. Видал не хотел говорить, не хотел задавать вопрос, который следовало задать. Полиция и пожарные единодушно утверждали, что загорелось в спальне Карианы. Он не смог ничего им объяснить. Кариана не курила в постели. Пожар не был вызван электрическим замыканием. Причина его возникновения по сей день оставалась тайной. Он неожиданно задрожал от холода, несмотря на то что стоял на самом солнцепеке.
– Ты знала, что Хейзл погибнет? – спросил он с такой деланной небрежностью, что слова застревали в горле.
– Нет, я собиралась попугать ее. Проучить.
Глаза словно затянулись мутной пеленой, язык заплетался. Я хотела только устроить маленький пожар… не ожидала… не намеревалась…
Кариана вздрогнула и обняла себя за плечи.
– Зачем? – спросил Видал, понимая, что это последний вопрос, который он задаст, и, выслушав ответ, уйдет из дома, чтобы никогда туда не возвращаться.
И снова она улыбнулась хитро, понимающе.
– Потому что ты хотел на ней жениться. Оставить меня, Даисарт, и жениться на ней! Теперь у тебя ничего не выйдет, Видал. Наконец тебе стало ясно, что ты не можешь жениться ни на ком другом. Ты женат на мне. И всегда будешь моим мужем.
Она откинулась на спинку стула и подставила лицо солнцу.
– Но я не собирался жениться на Хейзл, – монотонно произнес Видал, не желая и не смея дать волю ужасу и отвращению, сжигавшим его. – Я хотел жениться на Валентине. Хейзл Ренко любила тебя. Она умерла, пытаясь тебя спасти. И ты ее убила.
Кариана спокойно переложила отделанный кружевами носовой платок из одной руки в другую.
– Попроси горничную принести мне чаю со льдом. Здесь ужасно жарко.
Глаза ее были по-прежнему закрыты, на губах играла все та же улыбочка. Интересно, слышала ли она его? Вряд ли он когда-нибудь узнает об этом.
Несколько долгих мгновений он смотрел на жену, прежде чем повернуться и уйти с балкона.
– Принеси миссис Ракоши чаю со льдом, – велел он Чею, а сам вошел в кабинет и поднял трубку.
С самого свадебного путешествия он жил с осознанием болезни жены, жалел ее и заботился о ней, но больше вынести не смог: она опасна и для окружающих.
Видал набрал номер доктора Гроссмана, молясь, чтобы тот оказался в Нью-Йорке.
– Подождите минуту, мистер Ракоши, и я соединю вас с доктором, – приветливо ответила знакомая секретарь.
– Что случилось, Видал? – спросил доктор Гроссман. – Очередное ухудшение?
– Да. Не может быть и речи о том, чтобы держать ее дома. Я хочу, чтобы она немедленно легла в вашу клинику.
– Но почему? Кажется, вы сами говорили, что после пожара она ведет себя гораздо спокойнее? Как я уже объяснял раньше, подобные болезни могут излечиваться внезапно, сами собой, и…
– Кариана подожгла дом. Она знает, что Хейзл Ренко погибла, и не чувствует ни малейшего раскаяния. Я не способен контролировать ее поступки и не могу взять на себя ответственность за безопасность людей, которые ухаживают за ней.
– Полиция знает?
– Нет. Я не вижу никакого смысла сообщать им. Это все равно, что публично заявить о безумии Карианы. Кроме того, этим ничего не изменишь.
– Согласен. Вы сделали для нее все, что могли, друг мой. Больше, по-видимому, ничего не остается. Вряд ли вам стоит самому везти ее сюда, вы еще не оправились от потрясения. Я сегодня же пришлю за ней специально обученных психиатрических сестер и доктора.
– Спасибо, – поблагодарил Видал, кладя трубку. Он и без того не мог находиться рядом с Карианой, оставаться с ней под одной крышей. Последние тоненькие нити симпатии и сочувствия были разорваны.
