обсерваторию, которая, если вы помните, находится на скалах. Я ничего не подозревала, да и могла ли я подозревать? Мой отец часто бывал в обсерватории вместе с Аймрозом, и я подумала, что они хотят сообщить мне какую-нибудь приятную новость. Это были мысли, достойные ребенка, но я не стыжусь их. Не успели мы пройти через туннель, как из-за скалы выскочили, два матроса и сказали мне, что генерал отправился на борт яхты и что я должна ехать туда же. Меня обманули: яхта ждала меня, но генерала не было на ней. Я была беспомощна в их руках, и мы в ту же ночь отправились на «Элладу».
– «Эллада»! Вот как называется этот корабль. Еврей ученый, по-видимому, человек. Не «Элладой» ли назывался корабль Фритиофа в сказаниях? Остроумная выдумка! Его принимали за норвежский и подозрения улетучивались сами собой. Я понимаю значение этого и удивляюсь его уму. Он взял вас с собой не для того, чтобы сделать вам какое-нибудь зло, а чтобы напугать меня. Но я не испугался, Анна, хотя было бы неправдой, скажи я вам, что вел себя благоразумно. Бывали минуты, когда большинство моих людей теряли мужество. Я окончательно потерял его в ту ночь, когда получил послание, касавшееся вас. Будь я более благоразумен, я должен был бы сразу сообразить, что это была только вспышка бешенства, не имеющая никакого значения. В это время вы, по всей вероятности, спокойно спали в своей каюте. Всегда одна и та же история... один из двоих доходит до безумия от беспокойства, а другой спит. Не будем больше говорить об этом. Я уверен, что обстоятельства такого рода никогда не повторятся, проживи мы еще тысячу лет. Все это лишь ненужное самомнение, достойное такого молодого человека, как я, Анна!
Слова мои вызвали у нее улыбку и она принялась рассказывать мне много таких вещей о корабле еврея, каких при других обстоятельствах она никогда не рассказала бы мне. На борту его находится тридцать два так называемых пассажира и в числе их одиннадцать женщин... Что касается экипажа, он состоит, как она слышала, из пятидесяти человек. Незначительное количество людей нисколько не удивило меня. Это было судно, редко входившее в гавань и почти постоянно пребывающее на обширных пространствах Атлантики: к чему было ему больше людей? Матросы целыми днями лентяйничали на палубе, как говорила Анна, а ночью происходили сцены, не поддающиеся никакому описанию.
– Мы жили, как вы живете, в больших отелях Лондона. К нам часто приходили суда из Европы и Америки и доставляли все необходимое. Аймроз редко выходил из каюты, остальные играли целые дни в карты, а когда не играли, то ссорились. Ночью все каюты освещались и там до самого утра танцевали, пели и творили самые невероятные вещи. Пока Аймроз находился на корабле, я почти ничего не видела. Он приказывал мне не выходить из каюты и поступал правильно. Когда он уехал от нас, тогда началось нечто другое. Там есть один русский молодой человек, который с самого начала преследовал меня своей любовью... Были и другие, о которых я даже говорить не могу. Мистер Росс всегда был добр ко мне, но он не пользовался таким влиянием, как Аймроз. Как только он ступил на борт, Аймроз уехал в Бразилию – и начался бунт. Одни хотели выйти на берег, другие хотели дождаться своих товарищей которые должны были приехать из Европы с вспомогательным кораблем. Бог мой, какая там поднялась тревога, когда узнали, что вблизи находится ваша яхта и вы наблюдаете за нами! Аймроз все рассказал своим людям о вас, и когда вы были уже на виду, они вообразили, что за вами следом идут другие суда и что пришел их конец. С этой ночи начались бесконечные сцены ужаса и кровопролития. Я жила... я не могу сказать вам этого, доктор Ин! Вы поверить не можете, чего я насмотрелась и наслушалась!..
Я сказал ей, что прекрасно понимаю все, что происходило. Когда у таких отщепенцев расходятся страсти и среди них в это время есть женщины, то они теряют свой человеческий облик и начинают издеваться над ними. Я представлял себе невероятные сцены: крики женщин, проклятия и бешенство преступников, ужас матросов, ночи пьянства и разврата, кровопролитное побоище, бешенство и злоба против человека, который все это затеял. Жизнь моя не стоила бы ни одного пенса, попади я к этим людям до того, как они проиграли или выиграли свою битву или в час самого разгара ее. Я считал чудом спасение Анны от всех этих ужасов. Я был неизмеримо благодарен всемогущему Богу, спасшему ее от страшной судьбы.
– Постарайтесь забыть все это, Анна, – сказал я. – Пребывание в Англии поможет вам стереть все это из памяти. Слишком рано еще говорить о том, что нам следует предпринять; мы многому научились, но так мало времени прошло... Мы отправимся теперь на родину, которая никогда не будет для меня родиной, если там не будет со мной малютки Анны. Вот все, что я хотел сказать вам сегодня вечером. Завтра засияет солнце, Анна, и для нас начнется новый день. Мир не мог дать мне большего счастья!
Она не ответила. Я знал, что она думает о прошлой горькой жизни своей и говорит себе, что не будет моей женой до тех пор, пока я не узнаю тайну ее рождения и детства. А зло здесь заключалось в том, что люди, которые могли открыть эту тайну, были преступниками, скрывавшимися от правосудия и избегавшими встречи со мной, дабы мир не узнал истории их преступлений.
XXX
Конец «Бриллиантового корабля».
Доктор Фабос обращает свои взоры к Англии
Я заснул почти к концу ночи, а проснулся вскоре после восхода солнца и отправился на мостик к Лорри. В это утро, я думаю, на всем южном полушарии не было человека более любопытного, чем я. Вспомните, в каком состоянии оставил я «Бриллиантовый корабль», нерешенные проблемы на его палубе, отчаяние экипажа, суд и приговор, ожидающие его на берегу, верная смерть в открытом море... Туман вчера вечером все скрыл от нас, но сегодня день был ясный и солнечный, туманная завеса поднялась – и перед нами открылось зрелище, требующее нашего сострадания и до некоторой степени нашей благодарности. Лежат ли на нас какие-нибудь обязанности по отношению к находившимся там честным людям – если только там были таковые, – или же мы должны повиноваться долгу и вернуться домой в Англию, чтобы всему миру рассказать эту историю? Вот вопросы, которые мы обсуждали с Лорри, стоя на мостике в это солнечное утро и рассматривая в подзорную трубу стоявший далеко от нас корабль. Оставить его на волю судьбы или вернуться к нему? Говоря откровенно, я не мог решить, какова наша обязанность в этом случае.
– Там на борту есть женщины, Лорри, – говорил я.
И он всякий раз отвечал:
– А здесь на борту мужчины, которых ждут дома жены и маленькие дети.
– Мы поможем им, Лорри, – говорил я. – Если они образумятся, мы сделаем все возможное, чтобы помочь их раненым и тем, которые заслуживают нашего сострадания.
– Вы не можете помочь им, сэр!.. У нас нет ни одного лишнего фунта угля. Мистер Бенсон говорит, что вы доставите ему много хлопот, если заставите ехать на Азорские острова. Хороши мы будем, если, подражая им, останемся здесь до Страшного Суда! А музыки на борту у нас нет, сэр! Мы будем танцевать под аккомпанемент наших собственных стонов. Думали вы об этом, доктор?
– Там на борту и раненые, и лихорадка, и смерть... Женщины во власти негодяев, корабль, лежащий беспомощно в дрейфе, скамья подсудимых в любом честном порту, мало шансов попасть в какой-либо порт... Что делать матросу в таком случае? Ответьте мне на эти вопросы, и я соглашусь с вами. Мы люди и должны принимать участие в несчастье людей. Скажите мне, повторяю вам, в чем заключается наша обязанность, – и мы исполним ее.
