– Все вывернули наизнанку.
– Где у него были спрятаны бриллианты?
– Во внутреннем кармане жилета... двойной карман, подбитый ватой.
– И никакого оружия?
– Ни даже зубочистки...
– У вас нет сведений о каком-нибудь судне?
– В Ллойде нам ничего не могли сказать. Донесений никаких. Человек этот упал, очевидно, с какого-то судна, но с какого судна и где, одному Богу известно.
Боюсь, что он был прав. Полиция просила меня опознать бриллианты, я сделал это – и она больше не нуждалась в моих услугах. Оставалось только узнать, что скажет барон Луи Ротшильд, и я, напомнив об этом Мюррею, простился с ним. Было бы глупо претендовать на то, что мнение мое в этом случае может помочь ему. Мне, как и другим, дело это казалось покрытым глубочайшей тайной. Мертвый моряк имел при себе бриллианты большой ценности, скрытые в его одежде, и он упал за борт судна. Моряк и судно... да, надо запомнить это.
Барон Луи выразил величайшее недоверие к известию о краже своего знаменитого бриллианта. Он дал знать об этом своему банкиру в Париже. Телеграмма, посланная в ответ, сообщала, что бриллиант цел и невредим и сохраняется в несгораемом сейфе. На это я ответил через моего друга в Скотланд-Ярде, что банкиры, осмотрев еще раз бриллиант, наверняка найдут, что он или поддельный, или такого низкого достоинства, что ни один эксперт не признает его за красный бриллиант из Форд-Валлея. Предположения мои оправдались. Бриллиант в Париже оказался грубым камнем ничтожной ценности, не имеющим ничего общего с настоящим бриллиантом. Итак, барона ограбили, но когда и кто – он не имел об этом ни малейшего понятия.
IV
Человек с тремя пальцами
Три года ждал я встречи с человеком, у которого три пальца, и наконец встретил его на балу в Кенсингтоне. Приступаю к изложению события, которое в данный момент должно перевернуть всю мою жизнь и, быть может, вызвать такие опасные для меня последствия, о которых мне лучше ничего не знать. Пусть будет, что будет, но я решил идти к своей цели.
Гораций сказал, что подчас недурно быть безумцем. Безумие мое заключается в возмущении против разных условностей, уклонении от служения приходской цивилизации и стремлении к шалашам неумытой богемы. В Лондоне я состою членом Гольдсмит-Клуба. Там весьма ловко занимают у меня деньги, а за снисходительность мою платят мне тем, что обедают за мой счет. Пустые разговоры действуют на меня освежающим образом. Я нахожу в них приятный контраст с непонятным жаргоном, которым пользуются ученые люди. А сколько интересного для изучения человеческой природы найдешь у этих занимателей денег! Сам архиепископ Кентерберийский не может держать себя с таким достоинством, как эти странные люди, жизнь которых поддерживается лишь жалкими авансами до будущей субботы...
Семь человек такой богемы взял я на свое иждивение, отправляясь в Кенсингтон, где в этот день был, по случаю праздника, великосветский базар. Я думал пробыть там полчаса, а пробыл три. Если вы скажете, что здесь замешана женщина, я вам отвечу: «до некоторой степени да!» Анна Фордибрас познакомилась со мной, поднеся к лицу моему букет роз. Я перекинулся с нею двумя словами – и мне захотелось сказать еще двадцать. Что-то скрытое в выражении лица девушки и сила духа, блестевшая в глубине ее глаз, восхитили меня и приковали к себе. Глаза эти не были глазами невинного ребенка девятнадцати лет, какими они должны были быть на самом деле; это были глаза девушки, которая видела и знала темную сторону жизни и страдала от приобретенных ею познаний, которая таила в душе своей великую тайну и встретила человека, готового проникнуть в нее.
Анна Фордибрас – так звали ее. Судя по ее внешности, по живости ее разговора и чарующей прелести ее смеха, трудно было найти в этот вечер более веселую и довольную девушку во всей Англии. Один только я, быть может, во всем этом зале мог сказать себе, что она носит тяжелое бремя, от которого может избавиться лишь силой неукротимой воли. В голосе ее слышалась нервность, доходящая до истеричности. Она рассказывала мне, что наполовину француженка, наполовину американка. Когда я два раза протанцевал с нею, она представила меня своему отцу, генералу Фордибрасу, статному мужчине с военной выправкой, прямому и мужественному, глаза которого в течение его жизни навсегда, вероятно, оставались в памяти многих женщин. Я с одного взгляда заметил все это, но то, что я увидел сейчас, ускользнуло вначале от моего внимания. У генерала Фордибраса оказалось на левой руке всего только три пальца!
Повторяю, я отнесся небрежно к этому факту и в тот момент не обратил внимания на эту странность. Только позже, сидя у себя в комнате и закурив трубку, задал себе несколько вопросов. Человек, лишившийся двух пальцев на левой руке, не представляет из себя такого чуда, чтобы я особенно интересовался этим. Тем не менее интуиция моя, никогда не обманывавшая меня в течение десяти лет, упорно отказывалась вынести окончательное решение. Воображение представило мне гавань в Паллинге, и на берегу ее – тело мертвого моряка. Море выбросило его... Откуда? Не мстительная ли судьба написала те слова на бумаге: «Капитан Три Пальца»? Не сошел ли я с ума, что позволяю себе строить целую историю и говорить: сегодня я видел человека, которому служил покойный. Я жал ему руку. Я приглашал его к себе в дом. Время так или иначе ответит на этот вопрос. Знаю только одно, что, сидя здесь среди тишины ночи, я решил открыть истину, но не в этом доме, не в комнате, не на улице, а по всему миру. Ни с кем не поделюсь я этой тайной. Опасности и удачи должны выпасть только на мою долю...
Кто был этот генерал Фордибрас и что известно его дочери о нем? Я написал, что приглашаю обоих к себе в Суффолк, и они посетили меня весной того же года. Окиада, самый проницательный и верный слуга, какого могли создать любовь и благодарность к своему хозяину, не мог помочь мне установить личность генерала. Мы никогда не встречали его во время наших путешествий, никогда не слышали о нем, не знали места его жительства. Я пришел к одному только заключению, что по происхождению своему он француз, получивший права гражданства в Америке, что он богатый человек и владелец паровой яхты «Коннектикут», как он мне это сам сказал. Дочь его Анна поражала меня своей грацией, достоинством и обширностью своих познаний. Менее настойчивый человек отказался бы от всяких подозрений, ибо никакие обстоятельства не могли оправдать сомнений относительно этих людей, и было бы оскорблением предполагать, будто они путешествуют для чего-либо другого, а не для собственного удовольствия. Я и сам был близок к тому, чтобы поверить этому. Нельзя разве предположить, что генерал купил на бирже жемчуг, украденный у меня в Париже? Надо признать его сумасшедшим, если предположить, что камень украден его агентами, а дочь надела его под самым моим носом. Я не знал, что мне думать. В те минуты, когда чувства брали верх, я припоминал женственную нежность и милое личико Анны Фордибрас и удивлялся, как мог я сделать такое быстрое заключение. В другое время я говорил себе: берегись... Здесь кроется опасность, люди эти знают тебя, они готовят тебе ловушку! Последнее подозрение весьма скоро оправдалось. В июне три человека решили ограбить мой дом в Суффолке. Двум из них удалось бежать, третий взялся руками за медную ручку
