— Некоторые, — я вспомнил Мога. — Большая часть остается на зиму, но в любом случае, для перелета сентябрь — слишком рано.
— Когда туман рассеется, — сказала Ники, — и солнце обнаружит нас, пусть рядом окажется остров, на котором не будет никого, кроме птиц и безобидных пушистых зверюшек. Пусть будут щеглы, которых никто не захочет убивать, и они будут садиться и взлетать, садиться и взлетать… Кстати, чем не ритм жизни? Падение, легкость и парение? Нет, не говорите ни слова о моей фантазии, если она вам не нравится.
— Это может оказаться материк, — сказал Дион, — где живет народ, не слишком приветливый к чужакам.
— Вот чертов принц! — вздохнула Ники. — Я выпустила мыслишку, чересчур большую для моей головы, и вдруг — бац! — вылетает стрела его здравого смысла, и моя птичка, мой честолюбивый цыпленок, тут же падает на лету.
— Ну что ты… Этот щегол мне тоже нравится, Миранда, но я на тысячу лет старше тебя. Я ведь был подобием правителя, а это означает борьбу с недальновидностью, и через некоторое время начинает болеть сердце, ты и сама знаешь. Ничего странного, что мой дядя сошел с ума. Добрый и слабый человек, он, я думаю, просто спрятался в укрытие, в скорлупку, выстроенную для него собственным разумом. Что мы видели? Жирную колоду на полу, пускающую слюни и мастурбирующую с куклами, — вот какой была его скорлупа. Думаю, что через некоторое время добрый и слабый человек внутри умер, а оболочка осталась жить.
Эту колоду, кстати, пришлось кастрировать, и только тогда Церковь разрешила ей втайне продолжить существование и согласилась на учтивую выдумку о «слабом здоровье». Только так можно было уберечь президентскую семью от угрозы бесчестья: производить умственных мутов — это вполне могло бы вызвать опасные общественные волнения. Священник, кастрировавший правителя, сказал Диону, что после первого шока Морган III, казалось, на миг вновь обрел былую ясность сознания и четко произнес: «Счастлив мужчина, который может больше не производить правителей!»
— Укрытие, — спросила Ники, — от недальновидностей, которые он сам боялся совершить?
— Нечто в этом роде. Что же до меня, то, думаю, я на долгие века стану чем-то вроде пугала для нуинских детишек, как Христиане Былых Времен использовали кости императора Юлиана, ошибочно названного Отступником.
— Напиши историю Нуина сам, — сказала Ники. — Это можно сделать и за его границами. Да и как иначе? Не под сенью же Церкви писать.
— Да, — сказал Дион, подумав, — да, я мог бы заняться этим…
— Мы собирались найти материк, — сказал я, — но я могу согласиться и с вариантом Ник. Почему бы и не остров? Капитан все еще говорит, что мы находимся вблизи места, которое карта называет Азорами?
— Да. Разумеется, наши расчеты долготы неточны — по самым лучшим часам уже три минуты расхождения. Они были сделаны Гильдией Хранителей Времени из Олд-Сиди, лучшими расчетчиками во всем известном мире, но по стандартам Былых Времен они — не более чем скромные любители, ограниченные ремесленники…
Тут я начал болтать, давая Диону указания по политическому управлению островной колонией интеллигентных Еретиков. Есть у меня такой грешок. В другом мире — если бы я, конечно, не потратил время с большей пользой, сочиняя музыку и валяясь в постели с моей девчонкой, — я думаю, что вполне мог бы стать преподавателем снобизма…
Позже этим утром мы были заняты. Капитан Барр приказал спустить баркас, попытавшись на буксире вытащить «Утреннюю Звезду» из тумана, и еще несколько часов мы продолжали ползти вперед. Он прекратил попытку, когда люди устали, а лот все еще не доставал до дна. Капитан был уверен, что сквозь туманную влагу чует близкий берег, и я тоже чуял его. Эта земля могла возникнуть из воды внезапно, отвесной стеной… Завтра, если туман подарит нам пятьдесят ярдов видимости, Барр, возможно, снова попробует вытянуть шхуну на буксире.
Тишина беспокоит нас. Мы вслушиваемся в нее, стараясь уловить шум бурунов или плеск воды о камни.
Ники спит; я погрузился в туман воспоминаний, размышлений и невежества. Насколько по-настоящему человек — повелитель собственной судьбы?..
Нас ведет неизвестность. Мы не могли знать, что проиграем войну в Нуине. Откуда мне было знать, что я найду золотой горн? Но внутри моих маленьких пределов знания и понимания, ведомый случайностью, но все же человечный, все же разумный, страстный и упрямый — и не больший трус, чем мои братья, — я сам решаю, куда пойду.
Позвольте другим думать за вас, и вы упустите возможность владеть собственной жизнью даже в этих ограниченных рамках. Тогда вы больше не человек, а бык в человеческом обличье, который не понимает, что может разрушить изгородь, если захочет. В самом начале наших совместных лет Ники сказала: «Научись любить меня, Дэви, овладев твоим собственным «я». Точно так же, как я пытаюсь научиться владеть своим… Я думаю, другого способа нет».
Нет, мы — не быки, мы — люди со свечами во тьме. Окружите свет стенами уверенности или авторитета, и он покажется более ярким… но знаете, друзья, он — лишь отражение от тюремных стен, этот свет, не больше. Я же понесу свой в руке через открытую ночь.
— Да ладно, пошел он к черту, все равно он не существует. Знаете что?.. Ничего не произошло.
Возможно, именно тогда я начал понимать то, что никогда не постигнет большинство взрослых людей — и даже в Золотом Веке не смогли постичь, — а именно: что в словах не заключено никакой магии.
Я сказал (на этот раз про себя), что мне все равно. Горн был моим. Я больше никогда не увижу этого мута. Я убегу в Леваннон, да, но не через Северную гору.
От укуса паука меня начало тошнить, и я вспомнил, как какой-то всезнайка говорил, что лучшее средство от такого укуса — примочка из глины и мочи мальчика. Распустив набедренную повязку, я пробормотал:
— И незачем считать, что я больше не мальчик.
Немного посмеявшись этой мысли, я помочился прямо на землю, чтобы сделать примочку. Я уверен, это помогло не более любого другого «лекарства», которое священники от медицины делают для тех, кто верит, — я от боли не умер, и она не стала сильнее. Я дошел по склону до края леса, где начинался частокол городской стены, и стал ждать темноты и смены стражников.
Широкая аллея, называвшаяся Частокольной улицей, шла вокруг всего города сразу же за бревнами; после смены новый стражник должен будет пройти сотню шагов по этой улице, и мне будет слышно, как он идет. Этой весной из-за постоянных разговоров о войне между Мога и Катскилом они были настороженными больше обычного; приграничным городам обычно в таких заварушках доставалось больше всего. В конце своего участка он встретит следующего стражника, и они перебросятся парой слов, если поблизости не окажется капрала или сержанта, и мое излюбленное местечко окажется неохраняемым. Попозже стражники устроят себе перерыв подлинней где-нибудь в безопасном уголке, куря табак или мараван и расписывая языком картинки[10], но и первая их встреча вполне подходит для моих нужд. Мне нужно было подождать около часа, и я провел это время, неблагоразумно размышляя о муте, который заставил меня задуматься над тем, что я за человек.
Я знал об умственных мутах, самых ужасных из всех, имеющих человеческий облик, так что никто не может догадаться об их натуре до тех пор, пока она не проявится в действиях. Рано или поздно они начинают вести себя таким образом, который в народе называется «мутское бешенство» или полоумство. Они могут лаять, беситься, скакать, точно животные, видеть то, чего не видят другие, деградировать (как это произошло с Морганом III) до поведения дебильного ребенка или сидеть, не произнося ни слова и не двигаясь, по несколько дней кряду. Или могут самым разумным образом говорить и явно верить в ужасную чепуху, обычно подозревая других в греховности и тайных замыслах либо считая себя знаменитыми и важными людьми — даже Авраамом или самим Богом. Когда умственные мутанты обнаруживают себя таким образом, их передают в распоряжение священников — равно как и людей, у которых развиваются загадочные пятна на коже или шишки под кожей, поскольку все это также считается проявлением мутских недостатков.
