и вообще это тебя не касается, но это так. — Он посмотрел на меня в упор. — «Узнать о чем, Сэм?» — спросила она. И чтобы расставить все на свои места, я рассказал ей про жену, которая у меня осталась в Катскиле, поскольку думал, что Лора может об этом беспокоиться. А с моей женой, Джексон, вышло очень грустно и по-глупому. Кажется, она всегда точила на меня зуб, потому что у нас не было детей, а потом без ее ведома я сделал тебя с другой, более хорошей женщиной. Но и это еще не все. Казалось, она решила, что ее обязанность — изводить меня. Год за годом она пилила-пилила, говорила всем, что я никогда не получу лицензию плотника, потому что я чертовски ленив, чтобы перетащить свою задницу даже в такой город, как Кингстон, где полным-полно денег и возможностей. Только, конечно, она никогда не говорила «чертовски» — она была настоящей святой… В общем, Джексон, так жить нельзя… И когда Лора спросила: «Узнать о чем?» — я и говорю… Послушай, говорю, я ничего не понимаю в чертовой этимоголологии, говорю, потому что мне пришлось сожрать слишком много невежества в молодости, но я имел в виду — узнать о тебе, говорю… — Он опять посмотрел на меня в упор. — Нет, Джексон, женщина прямо так и сияет, когда внезапно чувствует счастье… то есть, я хочу сказать, настоящее счастье. Не думаю, что мужчина увидит это чаще, чем раз в жизни. Она молчит, а я говорю… О тебе, говорю, и какая у тебя постель, говорю, и какие твои ночи и дни, говорю, и помогать тебе, можно сказать, пока я живу… И вот что случилось, Джексон. После того, как я сказал это и уже переминался с ноги на ногу, и раздумывал, куда бы мне удрать если она рассердится, но… но, Джексон, она сказала: «Я научу тебя всему этому, Сэм». Так и сказала: «Я научу тебя всему этому, Сэм, если мальчик будет не против».
— Милосердный ветер, мальчик будет не против! — сказал я.
Помню, что сумел произнести эти слова быстро, чтобы Сэм мог быть уверен, что я сказал их не после того, как мне в голову пришли какие-нибудь другие мысли. А если и имелись какие-нибудь мысли, то они были слишком глубоко, чтобы я сам знал об их существовании. Думаю, я честно был счастлив за него и мамочку Лору, которая, в конце концов, была женщиной, которую я выбрал бы себе в матери, если бы у меня не было чувства, будто она забирает его у меня.
В ту ночь, помню, я хотел Бонни — услужливая Минна не годилась, только Бонни, и плевать мне было на ее быстрые и надменные «нет» и «может-быть-когда-нибудь». И я получил ее — думается, вспоминая Эмию. Я поймал ее за нашим фургоном, распалил поцелуями, а когда она вырвалась от меня, бросив напоследок такой одобрительный взгляд, какого мне от нее в жизни получать не приходилось, я пошел за ней в ее каморку. А когда она попыталась у входа дать мне от ворот поворот, я просто вошел внутрь следом за ней и продолжил атаку. Тогда она попыталась обдать меня холодом, но я просто пощекотал у нее под мышками, и ей ничего не оставалось, как рассмеяться. Тогда она сообщила мне, что сейчас завизжит и позовет папашу Рамли, а тот всыплет мне по первое число, но я сообщил ей, что скорее всего она этого не сделает — по крайней мере, если она та столь милая, страстная и красивая малышка, как мне кажется. И что она вообще красивее, чем все встретившиеся мне девушки… В общем, я продолжал в этом духе, лаская ее то тут, то там, пока у нее не остался один-единственный выход — попросить меня подождать, пока она снимет оставшуюся одежду, чтобы не помять ее. И черт бы меня побрал, если она не оказалась девственницей!
А когда, с удовлетворением переведя дух, она перестала быть девственницей, она стала благодарной женщиной — и прекрасной женой Джо Далину, когда пришло время, — но прежде всего дьявольски хорошей музыкантшей, сохрани ее Господь! Я не знал никого лучше, включая и меня самого. Вы можете извинить меня (если хотите) за нахальство, вспыльчивость и хвастливость, которыми я отличался в следующий год или два. Однако моя полусмешная удача с Бонни была только одной из причин. Я думаю, что все вместе, включая и огромные открытия из книг, распахнутых передо мной мамочкой Лорой, толкнуло меня на стезю временного и безобидного хулиганства. Как и большинству полных невежд, мне казалось, что, прикоснувшись к самому краещ-ку знаний, я проглотил их все. Поскольку нескольким женщинам доставляло удовольствие кувыркаться со мной, я посчитал себя самым большим жеребцом со времен Адама — у которого, признайте, были чертовские преимущества, которые никто из нас не сможет воспроизвести. Я думал так, хотя и видел всю нелепость мечтаний о том, чтобы купить тридцатитонный корабль, поднять на его борт уступчивую служанку вместе с кроватью и отправиться к краю гадского мира… В общем, я вырос. Вырос. Я много воображал о себе, но тем не менее все было в порядке. Рано или поздно приходит сдержанность. И наша человеческая природа хороша тем, что сдержанность приходит к большинству людей достаточно рано, так что мы успеваем немного насладиться ею, прежде чем умереть.
23
Мы налетели на Тюленью Гавань, как майский ветер. Баклан Донован и дюжина его громил залепили в нас, точно ветер из сточной трубы. Как я вроде бы уже упоминал, трое из них отбросили копыта, но большой драки не было. Четверо налетели на наш маленький театр, когда мы ставили нашу слегка исправленную версию «Ромео и Джульетты». Минна, как обычно, играла Джульетту. Бандиты надеялись затащить ее в кусты, пока лагерь стоит на ушах. Но папаша Рамли сразу почуял неладное. Этот дар редко его подводил, и мы были наготове. В стычке, конечно, присутствовал элемент личного: папаша встречался с Донованом несколько лет назад, и ничем хорошим это тогда не закончилось. Зато на сей раз он получил настоящее удовольствие, охладив Баклана прежде, чем дело приняло серьезный оборот. Двое из троих мертвецов были наказаны за то, что скрутили Минну и разодрали на ней одежду — изнасилования здесь были в моде, и, подозреваю, считалось, что гости тоже должны привыкать к этому. А мы привыкать не согласились, и Сэм с Томом Блэйном выразили свое несогласие чуточку сильнее, чем намеревались. К счастью, с Минной ничего плохого случиться не успело. Третий мертвец пал жертвой «Мэм Спинктон». Он уносил ноги, а я гнался за ним с ножом в руках и налитыми кровью глазами; он оказался возле одного из наших грузовых фургонов как раз в тот самый миг, когда четверо его дружков перевернули повозку; и полный ящик приземлился парню на хребет.
Подвыпившая толпа была на нашей стороне. Однако им приходилось уживаться с бандой Донована, а нам нет, так что они предоставили возможность драться нам и помогли лишь тем, что сперли меньше, чем можно было ожидать. А в том ящике несколько бутылочек с «Мэм Спинктон» разбились, после чего наши гости тут продемонстрировали поразительное желание убраться подальше. Так что можно сказать, что войну выиграла «Мэм Спинктон».
Кстати, мы включили полную стоимость тех разбитых бутылочек в счет, который папаша Рамли на следующий день выставил Городскому Совету. И не думайте, что они не заплатили. Они распыхтелись, что делают это только с целью избавиться от нас прежде, чем мы нарушим городской покой. Папаша Рамли подсчитал серебро и привязал кошелек к поясу, не задавая вопросов. В жизни в Тюленьей Гавани есть свои светлые и темные стороны, вот и все. Небольшая веселая толпа сопровождала нас до городских ворот и проводила аплодисментами, когда мы отправились на юг…
И если уж речь зашла о «Ромео и Джульетте», то мы всегда старались обойтись с ней самым наилучшим образом, хотя, поскольку наш театр был всего лишь занавесом, открывавшимся сбоку повозки, нам пришлось несколько ее упростить. Взять, к примеру, сцену с балконом… Весь фургон был балконом, а Ромео стоял на земле, что было вполне реалистично — при условии, что он в самый душещипательный момент не задевал колесо фургона и не заставлял весь балкон трястись и скрипеть. Билли Труро, романтический тенор, обычно играл роль Ромео, и иногда его немножечко заносило, чаще всего когда он доходил до следующей строфы: «Не покидает страсть любовная меня!» Повиснув на этом чертовом колесе и обнимая свободной рукой Минну, он не мог не завоевать симпатию публики.
Что касается текста, папаша ручался, что это была подлинная запрещенная версия. Мамочка Лора признавала, что он прав. Среди ее книг этой не было, так что я ни разу не читал ее целиком до тех пор, пока не дорвался до секретной библиотеки Еретиков в Олд-Сити. Правда, мы умудрились втиснуть всю пьесу в два пятнадцатиминутных акта, да еще добавили дополнительный бой на мечах, но разве мы были виноваты в том, что олухам нравилось именно это? Мы должны угождать публике, а что еще может делать артист?..
Минна Селиг в роли Джульетты была просто неподражаема. Я до сих пор слышу, как она произносит:
