— Спасибо, Бен! Это именно то, что я хотела.
Она протянула руки к жакету и вдруг споткнулась. Абрахам не дал ей упасть, а я подхватил на руки и отнес в спальню. Там было прохладно, опрятно и скромно — белые стены, голубое покрывало. Простота и невинность.
— Меня все утро немного знобило, — осторожно сказала Шэрон, — но не думаю, чтобы это что-либо означало. Потрогай мою руку, Эйб. Видишь? У меня нет жара.
Я положил ее на кровать, но руки мои все еще ощущали пылающий в ней огонь. Абрахам тщетно пытался удержать в своей ладони беспокойно шевелящиеся кончики ее пальцев.
— Конечно, Шэрон, — сказал он. — С тобой все в порядке. Сними-ка туфли. Я хочу положить тебя под одеяло.
— Что ты сказал, Эйб?
— Туфли…
— Я не слышу тебя. — Она уже все поняла, она прожила с этим пониманием уже несколько часов, но только сейчас ее мужественное притворство дало трещину, и она закричала: — Эйб, я так тебя люблю! Я хочу жить!..
Больше говорить она не могла…
Сейчас, должно быть, около полуночи. Абрахам не отходит от нее ни на шаг. Часть утра и весь день я повел в поисках врача. Пустая трата времени: все они превратились в развалин с красными от недосыпания глазами, работающих двадцать четыре часа в сутки — и в госпиталях и повсюду. И не только борются с пара: люди все еще вминают свои машины в фонарные столбы, люди все еще режут друг друга ножами и умирают от других болезней. Сейчас не может быть никаких вызовов на дом, а отправить больного на этой стадии в госпиталь означает просто предоставить ему возможность умереть в более людном месте.
Дрозма, я больше не способен думать о Союзе. Цель оправдывает средства… В этот тезис верил Джозеф Макс, он был последователем некоторых теоретиков, а им стоило бы умереть еще в раннем детстве… Сомневаюсь, Дрозма, понимал ли я прежде, что значит ненавидеть. Любя лучших из них и ненавидя худших — а именно так я теперь люблю и ненавижу, — я никогда не смогу снова войти в их общество Наблюдателем. Я потерял эту способность. Я постарею раньше, чем смогу снова взглянуть на все это с точки зрения вечности.
Я оказался прав: то, что творилось на улицах в воскресенье, было всего лишь началом. Улицы завалены мертвыми. Бригады, собирающие трупы, работают теперь с тележками грузоподъемностью в полтонны, на которых стоит ящик… Куда трупы увозят, я не знаю. Такую бригаду обычно сопровождает полицейский патруль. Другие полицейские машины медленно курсируют по улицам. Полагаю, они ведут наблюдение за любыми группами горожан, которые способны превратиться в толпу. Я купил газету. Это оказалась «Таймс», опустившаяся до восьмистраничного листка, напрочь лишенного рекламы. Кое-какие новости из-за рубежа, в основном — о распространении пара. Ничего о делах в Азии. О смерти президента Клиффорда — разумеется; заголовки крупным шрифтом, на первой полосе. Впрочем, и в любое другое время было бы то же самое. Но история его кончины выписана так, словно корреспондент работал левой рукой. А может, у него уже болела голова, и наблюдались все симптомы обычной простуды… На первой полосе, кроме заголовков, общественная информация, сообщаются номера телефонов так называемых «вспомогательных бригад гражданской обороны»… Это о людях с тележками. Статистика еще та… Я почти забыл большинство данных, но только в нью-йоркском столичном районе более миллиона случаев. Жирным шрифтом печатаются неизменные инструкции, касающиеся больных, которые не могут быть госпитализированы. Рекомендации по уходу следующие: содержите больных в тепле и покое; не пытайтесь заставить их глотать — вполне возможно, что они будут сопротивляться; следите, чтобы голова находилась на одном уровне с телом — иначе может произойти сдавливание дыхательного горла; затемните комнату, так как, если больной находится в сознании, свет очень действует на его глаза…
В середине дня у Шэрон начались галлюцинации. Мы оба сидели рядом с нею. Вернее, сидел я, потому что Абрахам боролся с одолевавшими Шэрон дьяволами, и единственным оружием, которым он мог воспользоваться, была нежность его рук. После нашей работы в госпитале я узнал, что больные очень часто умирают во время бреда от спазматической остановки дыхания, наступающей, по-видимому, из-за простого испуга, вызванного кошмарными галлюцинациями.
Шэрон от испуга не умерла.
Думаю, даже на пике страданий она понимала, сто Абрахам рядом, что он касается ее, следит за любой тенью, пробегающей по ее лицу, требует, чтобы Шэрон оставались с ним и ничего не боялась. Наверное, было бы естественным увидеть моего друга в роли юного Святого Георгия — ведь насколько оказалось бы легче, насколько проще, если он бы мог противопоставить свое хрупкое тело реальному, извергающему пламя дракону! Но реальные драконы всегда спокойны и бесформенны, а единственное, что может поддержать человека в его борьбе с тенями, — это доброта.
Вскоре Шэрон впала в бессознательное состояние, глаза ее закрылись в ступоре, вызванном высокой температурой. Вот тогда Абрахам ненадолго потерял контроль над собой — вероятно, потому что исчезла возможность общения с нею, а он ничего не мог поделать. Его трясло в судорожных рыданиях, напрочь лишенных хоть чего-то похожего на слезы. Тут я заставил его проглотить немного черного кофе. Потом нашел в свободной спальне раскладушку, принес ее в комнату Шэрон и велел Абрахаму лечь, хотя и знал, что спать он не будет. Он быстро взял себя в руки и снова сел рядом с Шэрон. В госпитале нескольким больным сохранили жизнь с помощью искусственного дыхания. Поэтому Абрахам не сводил с Шэрон глаз из боязни пропустить мгновение, когда ей понадобиться искусственное дыхание. Газета писала что-то об отсутствии кислородных баллонов, говорила о транспортных авариях. Прочитав это, я понял, что способа достать для Шэрон такой баллон не существует, и перестал дергаться…
Должно быть, сейчас около полуночи. Я сижу в гостиной над своими записями. Если Абрахам позовет меня, я услышу. Температура — 105F.[62] Но среднее значение в этой фазе — около 107F.[63] К тому же Шэрон хорошо дышит. Она крепкая. Она хочет жить. Она очень молода.
Часы, ползущие мимо нас, должны привести хоть к какому-нибудь рассвету. Тишина здесь, тишина везде. Я слышу дыхание Шэрон, ровное и достаточно сильное. Город пребывает в непривычном безмолвии. Если она умрет, этот дневник не будет иметь ни малейшего значения. Пойду посмотрю, не могу ли я что- нибудь сделать.
Сегодня утром, в четыре часа, продолжавшийся более полусуток жар у Шэрон наконец спал. Не было зловещего выравнивания температуры на высоком уровне. Она все еще без сознания, но теперь ее состояние почти может быть принято за естественный сон. 99,1F.[64] Утром я вышел купить газету (радиопередачи — не более чем сводящая с ума болтовня, а две лучших станции и вовсе уже замолчали) и даже отыскал киоск, в котором продавались несколько четырех- и восьмиполосных газет. На киоскере красовалась пресловутая бесполезная марлевая повязка, и он бросил мне сдачу, изо всех сил стараясь не касаться моих пальцев…
В понедельник днем толпа разгромила офис Партии органического единства. Охранявший вход полисмен (я всегда буду думать, не был ли он тем самым славным великаном-ирландцем) попытался — в качестве последнего средства — применить оружие, но толпа не обратила на выстрелы ни малейшего внимания и попросту растоптала его. Они сожгли все помещения и вырезали еще несколько человек, которые, по-видимому, оказались всего лишь невинными сторожами. Можно считать, что отчасти это было делом моих рук. Я больше никогда не смогу быть Наблюдателем. Я выкинул газету и сказал Абрахаму, что их больше не продают.
Он наконец заставил себя поспать. Я пообещал разбудить его, если в состоянии Шэрон наступят какие-нибудь изменения. Конечно я его разбужу. Невероятно, но, несмотря на всю марсианскую и человеческую науку последних тридцати тысячелетий, я совершенно бессилен. Все, что мне остается, — это сидеть здесь, смачивать ее губы, смотреть и ждать.
Она все еще без сознания, но температура упала до 98,7F.[65]
