Лунный камень

придумать какой-нибудь выход, который позволил бы мне сказать “да” мисс Вериндер, не повредив услуге, которую я обязан оказать мистеру Фрэнклину Блэку.

Два часа. Только что вернулся со своего медицинского осмотра, разумеется побывав прежде в гостинице.

Сообщение мистера Блэка о проведенной ночи то же, что и вчера. Сон его был прерывистый, но сегодня он менее беспокоен, потому что спал вчера после обеда. Этот послеобеденный сон, без сомнения, был результатом прогулки верхом, которую я ему посоветовал. Боюсь, что должен прекратить этот живительный моцион на свежем воздухе. Ему не следует быть вполне здоровым, как не следует быть и совсем больным.

Он еще не получил известий от мистера Бреффа. Он с нетерпением хотел узнать, не получил ли я ответа от мисс Вериндер.

Я рассказал ему только то, что мне было разрешено, и не более того.

Совершенно бесполезно придумывать предлоги, чтобы не показать ему это письмо. Он сказал мне с горечью — бедняжка! — что понимает деликатность, мешающую мне показать письмо.

— Она соглашается, разумеется, из вежливости и чувства справедливости, — сказал он. — Но она остается при своем мнении обо мне и ждет результата.

Мне очень хотелось намекнуть ему, что он сейчас так же несправедлив к ней, как она была несправедлива к нему. Но, поразмыслив, я не захотел лишить ее двойного наслаждения — удивить и простить его.

Посещение мое было очень коротким. После вчерашней ночи я вынужден был отказаться от приема опиума. Неизбежные последствием было то, что болезнь, гнездящаяся во мне, опять одержала верх. Я почувствовал приближение припадка и поспешно ушел, чтобы не испугать и не огорчить мистера Блэка.

Припадок продолжался на этот раз только четверть часа и оставил во мне довольно сил, чтобы продолжать мою работу.

Пять часов. Я написал ответ мисс Вериндер.

План, предложенный мною, если только она согласится на него, учитывает интересы обеих сторон. Сперва я привел все доводы против встречи ее с мистером Блэком до опыта, а потом посоветовал ей приехать тайно в тот вечер, когда мы будем производить самый опыт. Выехав из Лондона с послеобеденным поездом, она может приурочить свой приезд к девяти часам вечера. Я решил к этому времени проводить мистера Блэка в его спальню и, таким образом, дать возможность мисс Вериндер пройти в свои комнаты до того, как будет принят опиум. После того как это будет сделано, она сможет наблюдать за результатом вместе со всеми нами. На следующее утро она покажет мистеру Блэку (если захочет) свою переписку со мною и удостоверит его, таким образом, что он был оправдан в ее глазах прежде, чем была фактически доказана его невиновность.

В этом роде я написал ей. Вот все, что я мог сделать сегодня. Завтра увижусь с мистером Беттереджем и дам указания, как устроить дом.

Июня 18. Опять опоздал зайти к мистеру Фрэнклину Блэку. Ужасная боль усилилась рано утром, и вслед за нею мною овладела на несколько часов страшная слабость. Я предвижу, что, несмотря на разрушающее действие, оказываемое опиумом, мне придется вернуться к нему в сотый раз. Если бы я должен был думать только о самом себе, я предпочел бы острую боль страшным снам. Но физическое страдание истощает меня. Если я допущу себя до полного изнеможения, кончится тем, что я сделаюсь бесполезен мистеру Блэку в такое время, когда больше всего буду ему нужен.

Было уже около часа, прежде чем я успел добраться сегодня в гостиницу.

Это посещение, даже при моем болезненном состоянии, оказалось весьма забавным благодаря присутствию Габриэля Беттереджа.

Он был уже в комнате, когда я вошел. Отойдя к окну, он стал смотреть в него, пока я задавал обычные вопросы своему пациенту. Мистер Блэк опять дурно спал и чувствовал бессонницу сегодня утром гораздо сильнее, чем чувствовал ее до сих пор. Я спросил его, не получал ли он известий от мистера Бреффа.

Он получил письмо утром. Мистер Брефф высказывал сильное неодобрение плану, на который решился его друг и клиент по моему совету. Это было нехорошо с его точки зрения, потому что возбуждало надежды, которые могли не осуществиться. Кроме того, что это было совершенно непонятно для него, это казалось шарлатанством, вроде месмеризма, ясновидения и тому подобного. Это перевернет вверх дном дом мисс Вериндер и кончится тем, что расстроит самое мисс Вериндер.

Он рассказал об этом (не называя имен) одному знаменитому врачу, и знаменитый врач улыбнулся, покачал головой и не сказал ничего. Основываясь на всех этих причинах, мистер Брефф протестовал против нашего плана.

Мой следующий вопрос относился к алмазу. Представил ли стряпчий какое-нибудь доказательство того, что алмаз в Лондоне?

Нет, стряпчий просто отказался рассуждать об этом. Он был уверен, что Лунный камень заложен мистеру Люкеру. Его знаменитый отсутствующий друг (никто не мог отрицать того, что он идеально знал характер индусов) был также уверен в этом. При данных обстоятельствах и при многочисленных запросах, уже сделанных ему, он должен отказаться вступать в какие бы то ни было споры относительно доказательств. Время само покажет, и мистер Брефф охотно выждет.

Было совершенно ясно, если бы даже мистер Блэк не сделал это еще более ясным, заменив чтение письма простым пересказом его содержания, что под всем этим таилось недоверие лично ко мне. Подготовленный к этому, я не был ни раздосадован, ни удивлен. Я спросил мистера Блэка, какое впечатление произвел на него протест его друга. Он с жаром ответил, что ни малейшего. После этого я получил право выкинуть из головы мистера Бреффа, и сделал это.

Наступила пауза, и Габриэль Беттередж отошел от окна.

— Можете ли вы удостоить меня вашим вниманием, сэр? — обратился он ко мне.

— Я весь к вашим услугам, — ответил я.

Беттередж взял стул и сел у стола. Он вынул большую старинную записную книжку с карандашом такого же размера. Надев очки, он раскрыл записную книжку на пустой странице и опять обратился ко мне.

— Я прожил, — сказал Беттередж, сурово глядя на меня, — почти пятьдесят лет на службе у покойной миледи. До тех пор я был пажом на службе у старого лорда, ее отца. Мне теперь около восьмидесяти лет, — все равно, сколько именно. Считают, что я имею знание и опыт не хуже многих. Чем же это кончается? Кончается, мистер Эзра Дженнингс, фокусами над мистером Фрэнклином Блэком, которые будет производить помощник доктора посредством склянки с лауданумом, а меня, в моих преклонных летах, заставляют быть помощником фокусника!

Мистер Блэк захохотал. Я хотел заговорить, Беттередж поднял руку.

— Ни слова, мистер Дженнингс! — сказал он. — Я не желаю слышать от вас, сэр, ни единого слова. У меня есть свои правила, слава богу! Если я получу приказание сродни приказанию из Бедлама, это ничего не значит. Пока я получаю его от моего господина или госпожи, я повинуюсь. Но я могу иметь свое собственное мнение, которое, потрудитесь вспомнить, совпадает также и с мнением мистера Бреффа, знаменитого мистера Бреффа! — сказал Беттередж, возвышая голос, торжественно качая головой и глядя на меня. — Все равно, я все-таки беру назад свое мнение. Моя барышня говорит: “Сделайте это”, и я говорю: “Мисс, будет сделано”. Вот я здесь, с книжкой и с карандашом, — он очинен не так хорошо, как я мог бы пожелать, по если христиане лишаются рассудка, кто может ожидать, чтобы карандаши оставались остры? Давайте мне ваши приказания, мистер Дженнингс. Я запишу их, сэр. Я решился не отступать от них ни на волос. Я слепой агент, вот я кто. Слепой агент! — повторил Беттередж, находя необыкновенное наслаждение в этом определении, данном самому себе.

— Мне очень жаль, — начал я, — что мы с вами не соглашаемся…

— Не вмешивайте меня в это дело! — перебил Беттередж. — Речь идет не о согласии, а о повиновении. Давайте ваши приказания, сэр, давайте приказания!

— Я хочу, чтобы некоторые части дома были снова открыты, — начал я, — и меблированы точь-в-точь так, как они были в прошлом году.

Беттередж лизнул языком плохо очиненный карандаш.