династии была произведена несомненно по гиксосским образцам и под влиянием гиксосов, которые вряд ли оказались поголовно истреблены и, очевидно, некоторой своей частью вошли в египетское военно-служивое сословие. Дело в том, что времена именно XVIII династии составляют период наибольшей милитаризации государственного управления Древнего Египта и период его наиболее впечатляющих военных достижений.
По словам видного специалиста по египетской военной истории В. И. Авдиева, «начиная со времени XVIII династии среди высших чиновников все чаще встречаются профессиональные военные командиры, которые постепенно захватывают в свои руки весь аппарат государственного управления, занимая, наряду с военными должностями, чисто гражданские, хозяйственные посты и даже проникая в область храмового управления»{58}.
К примеру, «начальник воинов» лично руководил работами на оросительной сети, «царский колесничий» и «начальник полиции», наблюдали за перевозкой памятников, а также доставкой каменных блоков, необходимых для построек. В. И. Авдиев указывает, что многочисленные надписи времен XVIII династии ясно свидетельствуют о том, что многие из высших командиров, занимавшие видные посты в военном ведомстве и командовании армией, вместе с тем выполняли целый ряд невоенных обязанностей, занимая различные, сугубо гражданские должности. Так, Имунджеху, приближенный и соратник Тутмоса III, бывший «спутником царя во всех странах», т. е. состоявший на дипломатической работе, был одновременно «руководителем всех царских работ», «начальник войска» Интеф, стоявший во главе особого «управления войска менефит», был в то же время «казначеем царя Нижнего Египта». Многие видные военные чиновники, занимали важные посты в храмовом управлении. «Писец войска» Нахтсобк, сын «писца войска царя» Хайи, впоследствии занял заметную должность в хозяйственном управлении Фиванского храма Амона и «наполнял амбары Амона» и т. д. и т. п.
Короче говоря, В. И. Авдиев делает вполне обоснованный вывод, что «это переплетение чисто военных должностей с гражданскими, главным образом хозяйственными, а также храмовыми, указывает на стремление подчинить государственный аппарат, и прежде всего хозяйственное ведомство и храмовое хозяйство со всеми его богатствами, военным нуждам рабовладельческого государства, а также на растущее влияние военных командиров, военных чиновников, одним словом, военной аристократии, которая в период максимального развития военной политики Египта все больше и больше захватывала в свои руки государственный аппарат и храмовое хозяйство»{59}.
Известно, что победе «царей-пастухов» над египтянами способствовало использование первыми боевых коней и колесниц, до этого момента неизвестных в долине Нила. Именно во времена XVIII династии египтяне стали устраивать конные заводы и вообще заниматься коневодством. «Управление конными заводами считалось очень почетной государственной службой, и во главе его стоял один из высших чиновников»{60}. Тогда же египтяне стали применять пластинчатый панцирь для защиты бойцов, кроме того, они ввели систематические тренировки и учения, разделение пехоты на легкую и тяжелую, усовершенствовали фортификационное искусство и ввели в действие тактику опоры на крепости при завоевании какой-либо территории и т. д. Особо следует отметить изменение мобилизационной системы Египта, которая, по новым правилам, предполагала выделение одного воина от 10 взрослых мужчин (десятичная мобилизационная система евразийских кочевников, практикуемая в древности тохарами, от них хуннами, тюрками и моголами).
При XIX династии, кроме туземных египтян, для службы в армии стали привлекать, как и прежде, наемников-иноземцев, причем их роль отныне резко возросла, а «при XIX династии наемники составляли не менее половины численного состава армии»{61}. Здесь следует вспомнить о замечании Иосифа Флавия, который указывал, что слово
Византийский автор Никифор Григора (между 1290 и 1295–1359 или 1360 гг.), сообщал в свое время: «Египтяне, отправляясь с грузом однажды в год иногда на одном, а иногда и на двух кораблях к европейским скифам, обитавшим около Меотиды и Танаиса, набирали там частью охотников, частью продаваемых господами или родителями и, возвращаясь в египетский Вавилон и Александрию, составляли таким образом в Египте скифское войско. Сами египтяне не отличались воинственностью, напротив, были трусливы и изнеженны. Поэтому им необходимо было набирать войско из чужой земли и, так сказать, подчинять себя купленным за деньги господам, не заботившимся ни о чем, в чем обыкновенно нуждаются люди»{62}.
Таким образом, египетское войско издревле набиралось с невольничьих рынков из числа пленных скифов и вообще из числа евразийских кочевников не только взятых в плен, но и вызвавшихся служить по найму. Именно так в Средневековье комплектовалось мамлюкское войско{63} .
Сейчас я напомню, что воцарение гиксосов произошло в условиях смуты и гражданской войны. Вполне возможно, что никакого завоевания Египта «царями-пастухами» не было, а произошло то, что не раз происходило в египетской истории. Т. е. в условиях политической нестабильности наемники из числа кочевников осуществили, просто-напросто, политический переворот в стране. Отсюда и второе толкование термина
Сегодняшняя точка зрения (вернее, одна из наиболее распространенных) на этническое происхождение гиксосов состоит в том, что, их этнический состав был, по-видимому, смешанным при господстве семито-хурритского элемента. Так во всяком случае утверждает о. А. Мень в Библиологическом словаре. Он же указывает, что Манефон, по свидетельству Юлия Африканского и Евсевия Кесарийского, считал их финикийцами, но при этом не отождествлял с иудеями. Кроме того, на некоторых печатях правителей гиксосов наличествуют семитские имена (Иаковэль, Анатер), а переселение семейства Иакова в Дельту хронологически совпадает с началом царствования гиксосов. Однако вполне возможно, что древнееврейский язык (как диалект ханаанейского) мог быть усвоен гиксосами от финикийцев, от них же они заимствовали семитские имена. Кстати говоря, имена вообще не являются
Кто такие
Однозначно ответить на этот вопрос, к сожалению, невозможно. Нынешнее состояние дел в изучении хурритского языка позволяет утверждать, что он представлял из себя «не единый литературный язык, а пучок диалектов»{64}. В 1954 году лингвистами, поляком Я. Брауном и русским Г. А. Климовым, была выдвинута гипотеза о родстве хуррито-урартских языков с восточно- кавказскими (дагестанскими и нахскими), а И. М. Дьяконов, разрабатывая данную гипотезу, отметил целый ряд фонетических, лексических и морфологических соответствий между ними{65} . По словам известного хеттолога O. P. Герни, одним из важнейших источников для исследования хурритского языка является письмо, написанное царем Митанни Душраттой египетскому царю Аменофису III около 1400 года до н. э. и найденное в Телль-эль-Амарнев в начале XX века.
Известно, что непосредственно от хурритского произошел язык царей Урарту (библейское «царство Арарат»), известный по царским надписям, выполненным ассирийской клинописью в VII веке до н. э. Его характерной особенностью является изобилие суффиксов, что «коренным образом отличает его от другого языка с неизвестным родством — прото-хеттского»{66}.
Многие исследователи отождествляют хурритов с куро-аракской культурой племен Закавказья эпохи ранней бронзы (III тыс. до н. э.). Наибольшее число открытых археологических памятников данной культуры находится в междуречье рек Аракса и Куры. Ее ареал захватывает также Восточную Анатолию, Дагестан, Чечню, Ингушетию и отчасти Северную Осетию. Впрочем, этническая принадлежность куро-аракской культуры является весьма дискуссионной. Существует три основные точки зрения по данному вопросу. Ряд исследователей полагает, что в ареале куро-аракской культуры расселялись древнейшие кавказские и хуррито-урартские племена, другие видят здесь предков картвелов, а в целом — иберо-кавказцев, третьи — индоевропейцев{67}. Комплексное предположение, высказанное
