норвежским. Исландия много лет имела очень слабые связи с континентом… Впрочем, в Норвегии два языка, знаете?
Сигизмунд этого не знал.
— Я вчера здорово накуролесил, вы уж извините…
Она улыбнулась.
— После того, как у меня был на Пасху срыв, моя руммейт — она японка, тоже аспирантка, — сказала: «Вика, ты как русский медведь».
Сигизмунд засмеялся.
— Вы не похожи на медведя. Японка плохо знает Россию.
Вика и впрямь мало походила на медведя — субтильная, светловолосая, с тонким затылком.
Неожиданно для самого себя Сигизмунд начал рассказывать ей о Черном Солнце. Ему почему-то не хотелось, чтобы она думала, что он пошло нажрался из-за украденного офисного оборудования. Она слушала очень внимательно. Рассказывать было легко.
— «Жизнь бессмысленна»… — повторила она в задумчивости. — Одна из основных проблем современного общества… Это болезнь индивидуализма, Сигизмунд. Как ни странно, но человек, который ощущает себя «колесиком и винтиком» или заменяемой частью большого рода, такой болезнью не страдает. Его жизнь осмысленна, потому что вписана в общее дело, которое простирается и в прошлое, и в будущее… Незаменимых нет. Вы будете смеяться, но это надежно держит. Когда вы живете в доме, который построил ваш прадед, и знаете, что этот же дом унаследуют ваши внуки, — вам спокойно… — Она помолчала, посмотрела куда-то в потолок. — Забыла, кто из французов сказал: «Родись, живи, умри — все в том же старом доме…»
— Понимаю, — проговорил Сигизмунд. И подумал почему-то о дедовском гараже.
— Для человека, живущего в родоплеменном обществе, поддаться — как вы говорите — Черному Солнцу, так же бессмысленно, как вдруг взять да сжечь на поле собственный урожай. Другое дело — индивидуалист. Он один. Он неповторим. И в тот миг, когда он ясно понимает, что его уход, его самоуничтожение ничего не нарушит в мировом порядке вещей…
Она замолчала.
— Вы историк? — спросил Сигизмунд. Он не хотел показать, что ее слова задели его, и поспешил сменить тему.
— Почему вы так решили? — Она улыбнулась.
Он пожал плечами.
— «Родоплеменные отношения»…
— Прямо Фридрих Энгельс, да? «Происхождение семьи, частной собственности и государства»?
Сигизмунд прочно забыл и Маркса, и Энгельса, и происхождение семьи… Своя-то бесславно развалилась, а тут…
— Я лингвист, — сказала Вика. — Специализируюсь на древнеисландском.
— А, — сказал Сигизмунд. Он с трудом представлял себе, зачем это нужно — древнеисландский. — На этом языке сейчас говорят?
— Нет, он мертвый.
— А много специалистов по этому языку?
— Его изучают в университетах на кафедрах германистики, но больше для общего развития. Специалистов, конечно, немного… — Она помолчала еще немного и вдруг глянула ему в глаза с предельной откровенностью. У нее были холодные, почти стальные глаза. — Простите, вы вчера говорили на каком-то языке…
Сигизмунд смущенно улыбнулся.
— Это опера такая была, вы, наверное, не помните… «Иисус Христос — суперзвезда». Просто у меня английский такой…
— Нет, «Jesus Christ» я узнала… На другом. — Она помялась. — Вы меня сперва из кухни выпускать не хотели… Потом собака с моей шапкой бегала…
— Это он так играет, — сказал Сигизмунд. Теперь ему стало неудобно еще и за пса.
— Вы с кем-то разговаривали по телефону, — продолжала Вика, — а я вошла случайно… Я за собакой вбежала… Волей-неволей подслушала… Извините, я не хотела, страшно неудобно вышло… Чисто профессиональное любопытство… Я германист все-таки… И язык германский — явно германский… А я его не узнала, не смогла идентифицировать…
Некоторое время они сидели и, как два благовоспитанных самурая в японском историческом боевике, усиленно извинялись: Сигизмунд — за то, что обматерил и взашей вытолкал, Вика — за то, что какие-то интимные речи подслушала и желает теперь знать подробности…
Наконец настало время отвечать. На прямой вопрос трудно было не дать прямого ответа. И тянуть с этим больше не удавалось.
Сигизмунд побарабанил пальцами по столу и сознался:
— Я не знаю, что это за язык.
Повисло молчание. Что называется, мент народился.
Потом Вика очень осторожно осведомилась — будто лед пробовала, не треснет ли под ногой:
— То есть как — не знаете?
— Ну так… У меня знакомая была… Она говорила на этом языке. Других языков не знала. От нее и набрался слов… Объясняться-то как-то надо было…
— Это вы ей звонили? — спросила Вика и тут же смутилась. — Извините…
— Нет, — сказал Сигизмунд и смутился еще больше. — Это я в пустую трубку говорил. — И пояснил: — По пьяни. По пьяни чего только не сделаешь…
— А эта ваша знакомая — она откуда?
— Не знаю.
Вика подумала немного и вдруг решилась:
— Это та девушка, которая пропала?
— Вам Анастасия рассказывала? Да, она.
Вика подумала, покусала нижнюю губу.
— Вы знаете, я не из пустого любопытства спрашиваю. Может быть, мы сумеем ее разыскать… Для начала нужно бы все-таки установить, на каком языке она говорила. Думаю, я сумела бы это сделать.
У Сигизмунда вдруг вспыхнула безумная надежда. Кое-как он сумел подавить ее и лишь вяло выдавил:
— Да?
Вика кивнула. Исключительно ловко извлекла из сумки блокнотик и авторучку. Авторучка была обычная, а блокнотик красивый, в пестром тканевом переплетике.
— Если бы вы меня снабдили минимальным лексическим запасом…
Сигизмунд, напрягшись, назвал несколько слов. Вика быстро записала и повернула блокнот к Сигизмунду:
— Так?
Слова были записаны значками международной транскрипции, смутно знакомой Сигизмунду по ранним годам изучения английского. Только там были еще какие-то дополнительные закорючки.
Сигизмунд замялся.
Вика повернула блокнотик к себе и стремительно накидала еще несколько вариантов.
— Может быть, так?
— А как это читается?
Вика с готовностью, тщательно артикулируя — Сигизмунд обратил внимание на ее накрашенные хорошей помадой губы и белые, ровные зубы — несколько раз произнесла слово «гайтс». Один вариант произношения в точности совпадал с лантхильдиным. Вика произносила звуки иначе, чем Сигизмунд, — более «чисто».
— Вот так, — сказал Сигизмунд.
Вика повторила еще раз:
— Гайтс.
