невесомые пылинки. И еще многих не стало. Торчали там и здесь невообразимые чудовища, и окружали их пустые лоснящиеся стулья. Исчезли куда-то сидевшие, или с самого начала не было их?..
Алексей мотнул головой, отгоняя наваждение. Вернулось все на круги своя, булькнули в застоявшемся воздухе последние слова Шамошвалова:
— …в последний раз предупреждаем, товарищ Чучин. И еще кое-кому не мешает задуматься.
Цезарь Филиппович помолчал и закончил значительно:
— Спасибо, товарищи. Приведите в порядок рабочие места. Автобус отходит через полчаса. Игорь Станиславович, кто от вашего отдела дежурит сегодня?
— Никулин, — лениво отозвался шеф,
— Хорошо, — констатировал завлаб. — Имейте, Никулин, в виду, если академик Дубилин посетит лабораторию, немедленно звоните мне. Все, товарищи. Спасибо за работу.
Погода к вечеру установилась. Отливали металлом под лучами заходящего солнца неспешные струи реки, на берегу которой притулился бывший птичник. Редкие капли срывались с омытых дождем деревьев. Пахло свежестью и еще чем-то — неуловимым, летним, родным.
Алексей курил, устроившись на влажной скамейке, — ждал, когда соберутся в автобус и уедут разбежавшиеся по кабинетам сотрудники. Потом можно будет поужинать, немного прогуляться перед сном — и на боковую. Дежурство в лаборатории — фикция, нужная только Шамошвалову. Ночному сторожу и без помощника делать нечего. Впрочем, никто с Цезарем Филипповичем не спорил, тем более, что за дежурство полагалось два дня отгула.
— Не расстраивайся, Афанасьевич, — говоривший стоял за углом, и Алексей его не видел. — Если из-за каждой глупости нашего Цезаря расстраиваться, то жить тогда некогда будет.
— А я что? Я ничего, — послышался негромкий голос Чучина.
— Вот и правильно. Цезарю, как говорят, цезарево, а у нас и своих забот хватает. Так?
— Так-то так, — заговорил кто-то третий, — да надоела уже эта придурь до изжоги.
— Ничего, — снова отозвался первый, — приедет Дубилин — дела по-другому пойдут.
— Вот приедет барин… — насмешливо протянул третий собеседник.
— Зря ты так, — помолчав, ответил первый голос, — Дубилин — мужик правильный, голова у него работает — позавидуешь. И руководитель отличный.
— Что же он тогда Шамошвалова не раскусил? — снова не удержался оппонент.
— А ты думаешь легко институт с нуля строить? Дело-то какое, контакт. Столько лет о нем люди мечтали, а повезло — нам.
— Это правильно, — повезло, — тихо обронил Чучин, — у меня порой дух захватывает. Страшно только, вдруг что не так сделаем, не оправдаем…
— Не боись! — хохотнул первый, потом добавил уже серьезно: — В конце концов главное — дело делать. А мы его делаем. И с Цезарем сами разберемся. А Дубилин, что бы вы ни говорили, — человек! Я с ним, слава богу, лет семь отработал…
Голоса затихли, удалились в сторону автобуса.
'Кто бы это мог быть, — ломал голову Алексей, — вроде бы почти всех уже знаю. Ладно, выясним. Выглядывать неудобно — подумают, что подслушивал… Однако… Неужели и в этом 'отстойнике' еще во что-то верят? '
День догорел. Потянулись от реки влажные полотнища тумана, надрывный крик коростеля заглушал мягкую перекличку перепелов. Сверчок, укрывшийся в трещине, остывающей от дневного тепла стены, робко настраивал свою скрипку.
Связь с Ленинградом наконец-то установили. Алексей выслушал длинные гудки, потом усталый голос телефонистки равнодушно сообщил, что 'абонент не берет трубку'.
Вышел на крыльцо, не то удивляясь, не то ужасаясь равнодушному спокойствию, зародившемуся в душе еще днем, во время нелепой планерки и чем дальше, тем больше вытеснявшему остальные чувства. 'Жизнь, Алешенька, сказок не принимает'…
— Новенький, что ли? — Невысокий старик, почти не различимый в подступившей темноте, вышел из- за угла, опустился на скамейку, поерзал, удобнее устраиваясь.
— Почти что, — из вежливости — говорить не хотелось — отозвался Алексей. — Вторую неделю работаю здесь.
— Стаж, — насмешливо констатировал старик, — а я вот восьмой год эти стены охраняю. Сначала был сторожем при курях, потом зерно от крыс оборонял, теперь науку доверили. Расту!
Алексей отмолчался.
— Да, — снова заговорил старик, — зовут меня, между прочим, Сидор Прохорович. А тебя как величать?
Пришлось представиться.
— И каким же образом попал сюда? По своей охоте иль распределили?
— К матери вернулся.
— Это правильно, — одобрил сторож, — родителей негоже забывать, да и от земли родной отрываться не след.
Алексей вытянул из кармана сигареты, предложил старику. Тот размял сигарету, но прикуривать не стал, заговорил снова:
— Опять, небось, заседали сегодня?
— Обязательно, — подтвердил Алексей.
— И Цезарь, конечно, выступал?
— Ну а как же без этого.
Старик чиркнул спичкой, поднес к сигарете согнутую ладонь и невнятно произнес:
— Вредный он человек.
— Глупый, — обронил Алексей.
— Глупый — само собой, — убежденно заявил старик, — только есть глупцы безвредные, а этот… Не верит ни во что, всех и вся презирает… Хорошо еще, что бог бодливой корове рогов не дает. Был бы он посильнее ух! А так исходит себе на пакости.
— Во что же он верить должен? — равнодушно спросил Алексей. Наука-то ведь не на вере, на фактах держится.
— Ишь ты, — неодобрительно хмыкнул старик, — ну, ежели так рассуждаешь, то с Цезарем сработаешься. Во что верить? Человеку без веры нельзя. Кто в бога верит, кто в себя одного, кто в жизнь, что не бывает плоской, как доска, без неожиданностей да чудес…
— Чудеса наука рано или поздно объясняет — для того она и существует, — вяло огрызнулся Алексей. — Сколько лет пришельцев ровно чуда ждали, а вот свалились они на нашу голову, удивление все мигом пропало. Да и с нечистью разберемся, проанализируем, разложим по полочкам…
— Ну и что дальше? — осведомился старик.
— Дальше… — запнулся Алексей, но не в силах справиться с поднимающимся раздражением, продолжил: — Дальше, как в той песне: 'Все выше, и выше, и выше…'
— Ну, ну, — хмыкнул старик. — Погляжу, куда взлетишь. Нет парень, без веры ничего не добьешься. Так и будешь, как курица, крыльями пыль поднимать. Говоришь, объясним, мол, все. Может, и объясните. Только в жизни чудес от того не убавится.
— И сколько же вы их видели? — не сдержался Алексей.
— На мою долю хватит, — неожиданно поскучнел старик, — то, что выжил да здесь вот с тобой болтаю, — уже чудо из чудес.
— Тридцать седьмой? — поинтересовался Никулин.
— Кроме тридцать седьмого еще война была.
— А вы воевали?
— Я-то? — хмыкнул старик. — Воевал, хотя на доске почетной карточку мою и не вывесили… Да и наград на мою долю не досталось. В расход не пустили — и за то спасибо… Ну, коли хочешь, могу рассказать, секретов из жизни своей не делаю,
Воевал я поначалу в пехоте, а в сорок втором, осенью, переведен был в разведроту. Опасное дело, трудное. Но в разведку мне только два раза сходить довелось: раз 'языка' в траншеях брали, а другой — в
