— Тогда все пропало! — заорал Бубенцов и бросился вверх по лестнице.
И неведомо ему было, что за ним уже никто не гонится, что чудо-юдо, ухмыляясь разом всеми своими огнеупорными хлебальниками, сидит на крыше общаги и вычесывает из-под чешуи блох, довольное образцово выполненным заданием. Но даже если бы Серега об этом и знал, все равно скрыться ему более было негде, ибо для каждого гражданина нашей рассыпавшейся страны последним оплотом и защитой остается собственный дом. И совершенно начхать, хлипкие у дома стены или нет, засижен ли мухами потолок или в твоих палатах вчера закончили евроремонт. Мы просто по наивности своей почему-то свято верим, что родные стены всегда спасут и сохранят от бед, напастей и даже происков. До чего же мы наивны, на исходе второго тысячелетия от рождества Христова! Прям дети.
Вот и напоролся Серега в своей собственной 'крепости'. Толкнул дверь в комнатенку, даже не подумав второпях, почему она не заперта, если сосед давеча в деревню укатил, толкнул и замер, ибо в ярко освещенной его комнате было полно народа. И какого народа!
Первым делом в Серегины вытаращенные глаза бросился субъект неопределенного пола, растрепанный и одноглазый в цветастой косоворотке и почему-то лаптях на босу ногу. Он стоял подле самой двери, и когда она отворилась, взвизгнул и резко присел, защищая тощими ручонками голову.
Остальных Бубенцов уже разглядывал поверх его спины.
На сдвинутых панцирных кроватях чинно рядком восседали седовласые старцы, обличьем чем-то схожие друг с другом. Чуть подальше на каком-то чурбачке пристроилась древняя бабулька с крючковатым носом и одиноким клыком, выпирающим изо рта. В руках она сжимала растрепанную, почерневшую от времени метлу на длинном, залапанном грязными пальцами черенке, к концу которого зачем-то были приделаны лопасти от вентилятора.
Сразу за ней, в уголке, нервно тряся головой, пристроился совсем уж ветхий старичок, костлявый и сморщенный. Он пугливо косился на Серегу и что-то бубнил себе под нос, передергиваясь и вздрагивая.
В другом углу безобразничала целая братия низкорослых мужичков да бабенок. Они строили друг другу рожи, пищали и дрались, но не сильно, забавы ради. И чем-то они были похожи друг на дружку — все волосатые, с картофельными носами, в странных одеждах линялых и выцветших.
— Простите, я кажется не туда… — растерянно пробормотал Серега и, крутнувшись на пятке, хотел было броситься вон, но оказалось, что путь к свободе заслонило совсем уж невиданное чудо в лице здоровенного рыжего кота с солнцезащитными очками на блестящем влагой носу.
— Мамочки! — выдохнул Бубенцов и начал оседать на пол.
И это не удивительно, если учесть, что с ним приключилось в этот вечер.
Присутствующие в комнате засуетились, подхватили безвольное тело, уложили на кровать. Кто-то наскреб из холодильника льда, сделали холодный компресс, приложили ко все еще истекающему потом лбу.
Однозубая бабулька, отбросив в сторону свою метлу, извлекла прямо из воздуха стетоскоп и начала прослушивать сердцебиение.
Бубенцов открыл один глаз, посмотрел на нее и спросил:
— Вы кто?
— Не волнуйся, касатик, — ласково прошамкала старушка, — Баба-Яга я, кто ж еще?
Глаза у Сереги вновь закатились
— Во дура! — подал голос из угла трясущийся старичок. — Что ж мальца-то пугаешь, бестолковая?
— Кто дура? Я дура? — взвилась Баба-Яга. — Ну, ты меня достал! Да за такие речи я тебе сейчас голову сверну, не задумаюсь.
— Не свернешь, я бессмертный, — самодовольно ответил старичок.
Народ радостно наблюдал за перепалкой, надеясь, что дойдет и до рукопашной, но, увы, драчки так и не случилось.
— Ха! Посмотрите на него, — рассмеялась старушенция. — Он бессмертный! А мы, по-твоему, какие? Да и про кончину свою помолчал бы, дубина стоеросовая. Это только такой болван как ты додумается смерть свою в яйце прятать. А что такое — яйцо? Яйцо — вещь хрупкая.
И с этими словами в ее ладошке появилось куриное яичко и тут же брызнуло во все стороны, раздавленное костлявыми пальцами.
Старичок схватился за сердце и, закатив глаза, громко, но жалобно захрипел:
— Валидолу мне. Ну пожалуйста. Жалко, что ли?
— Вот то-то, — удовлетворенно хмыкнула Баба-Яга. — Бессмертный называется. Два инсульта было, смотри, как бы третий не схлопотать. Тоды и яйцо твое тухлое не поможет.
— Это почему — тухлое? — забыв про сердце, вытаращился старик.
— Во, святая простота, — обращаясь ко всем присутствующим, будто прося поддержки, воскликнула Баба-Яга. — За пять-то тысяч лет не только яйца протухнут. Не, Кощей, я смотрю, ты совсем рассудком слаб стал. В богодельню тебя пора сдать, а еще лучше, в институт какой, для опытов. Пусть наука и разбирается, за какие это такие особенности тебя бессмертным кличут.
Увлекшись перепалкой, никто и не заметил, как оклемавшийся Бубенцов сполз с коечки и, тихо пробравшись к окну, открыл одну створку. Когда же опомнились — было поздно. Высунув голову на улицу, Серега во всю свою силушку заорал:
— Милиция!
Где-то неподалеку взвыла сирена. Бубенцов победоносно оглянулся и тут же сник. Комната опустела лишь наполовину, ибо седовласые старцы так и сидели рядком на прежнем своем месте, не собираясь, как видно, покидать его ни при каких обстоятельствах.
— А вы чего? — спросил Серега.
— Пусть нечисть драпает, — спокойно ответил один из стариков, круглолицый и желтушный — явный кандидат на диспансеризацию в инфекционное отделение. — А мы — боги!
— Тю! — удивился Серега. — Что-то многовато вас. Насколько я слышал, бог-то один.
— Мы славянские боги. Я — бог плодородия и любови обильной — Ярило, а это Род — отец наш и ваш, кстати, тоже.
Серега покосился на совершенного уж старца с длинными белыми волосами и такого же цвета бородой.
— Только он глухой малость и отчасти слепой. Да еще отчего-то последние полторы тысячи лет молчит, словно язык проглотил. Мы пытались проверить — не показывает. Так что за главного у нас уже давно Троян. Правда, его сейчас с нами нет. Он в КПЗ сидит.
— Чего? — опешил Серега.
Ярило сперва замялся, а потом, вздохнув, пояснил:
— Его, Трояна-то, еще Триглавом кличут. Тулово у него одно, а головы три. Правда, нынче никто из смертных того не замечает, а вот пращуры ваши то знали и не удивлялись чуду. Да и чему удивляться? У Стрибога, что ветрами всеми заправляет, голова одна, а лика четыре. Не веришь? Эй, Стрибо, подь сюды!
— Не надо! — замахал руками Серега. — Я вам на слово верю.
— И то верно, — кивнул Ярила. — Мы специально его не позвали, чтоб тебя не пужать. Дело понятное, с непривычки и рехнуться можно. Однако я отвлекся. Триглав, значит, как и мы, раньше везде мог спокойно ходить, покуда вы с кавказцами не передрались. А у Трояна, как назло, лики-то славянские, а вот затылки подкачали. Любой милиционер его как увидит, так давай руки крутить.
— Это за что же?
— Да за затылок кавказской национальности. За что ж еще?!
— Гм… — хмыкнул Серега, — с этим нынче и впрямь строго. У меня вон товарища за повышенную волосатость едва в каталажку не сунули. Чудом отмазался. Целый час опера убеждал, что его предки по прямой линии от орангутанга идут.
— Убедил? — заинтересовались боги.
— С трудом. Опер этот Чарльза Дарвина не читал. Думал — люди из капусты пошли.
— Да, — вздохнули боги, — распространенное заблуждение.
