– Вот, значит, как, – говорит Серкер вполголоса, чтоб не спугнуть молчание, – тебе нужны наши подписи? А интересно, как ты собираешься их получить?
– У меня свой метод.
Пастор выдохнул эту фразу так устало, как будто говорил ее в сотый раз.
– Ну как же, – воскликнул Серкер, – твой знаменитый метод! Валяй, парень, показывай свой метод, а сможешь нас убедить, мы подпишем, честное слово. Правда, Понтар?
– А как же, – говорит толстый Понтар, поудобней расползаясь в кресле.
– Так вот, – объясняет Пастор, – когда я сталкиваюсь с подонками вроде вас, я делаю себе такое же, как сейчас, выражение лица и говорю: у меня рак, жить мне осталось максимум три месяца, будущего у меня нет, карьеры быть не может, поэтому вопрос я ставлю просто: или вы подпишете, или я вас убью.
Молчание номер два.
– И что, это действует? – спрашивает наконец Понтар и заговорщицки подмигивает Серкеру.
– Это прекрасно подействовало на вашу дочь, Понтар.
(Бывают молчания, которые отбеливают не просто чисто, а безупречно чисто. Широкую морду Понтар- Дельмэра сейчас окунули в один из таких порошков.)
– Со мной этот номер не пройдет, – с широкой улыбкой объявляет Серкер.
Со слишком широкой улыбкой, потому что Пастор втыкает в нее ствол неизвестно откуда взявшейся пушки. Странный получился звук, когда он попал в рот комдиву. Видимо, Пастор попутно выбил ему пару зубов. Голова Серкера оказывается прибитой к спинке кресла. Изнутри.
– Сейчас попробуем, – спокойно говорит Пастор. – Слушайте внимательно, Серкер: видите, какое у меня лицо? У меня рак, жить мне осталось максимум три месяца, будущего у меня нет, карьеры быть не может, поэтому вопрос я ставлю просто: или вы подпишете, или я вас убью.
(А я считаю, что у него действительно рак. Такого лица просто так не бывает.) Но комдив Серкер, по всей видимости, ставит другой диагноз. После некоторого колебания он вместо ответа оттопыривает средний палец правой руки и сует его под нос Пастору. После чего Пастор спускает курок своего пистолета, и голова комдива взрывается. Еще одного мужика превратили в цветок. Шуму не Бог весть сколько, но вся свободная поверхность вокруг становится красной. На плечах у Серкера остается одна нижняя челюсть, которая, судя по сильно изумленному виду, никак не может понять, как ей удалось так сохраниться.
Когда Пастор разгибается и роняет окровавленный пистолет на стол Понтар-Дельмэра, он выглядит мертвее покойника, и это еще слабо сказано. Зато Понтар живее всех живых. С той проворностью, которую допускает его комплекция, он хватает пистолет и разряжает всю обойму в Пастора. Но если обойма уже пуста, то сильного разрушительного эффекта ожидать не стоит. Зато Пастор распахивает пиджак Серкера, достает из его кобуры служебное оружие – отличную пушку, явный спецзаказ с хромировкой, перламутром и прочими цацками – и направляет его на просторную личность архитектора.
– Спасибо, Понтар. На этом П-38 не хватало ваших отпечатков.
– Там ваши тоже, – бормочет монстр.
Пастор показывает свою забинтованную руку с указательным пальцем, тщательно залепленным пластырем.
– Благодаря вашим подручным со вчерашнего дня моя рука не оставляет отпечатков. Так что, Понтар, подпишете вы эти показания, или я вас убью?
(Как бы это сказать – с одной стороны, ему подписывать не хочется, но с другой…)
– Слушайте, Понтар, не стоит долго думать, все очень просто. Я могу застрелить вас из оружия Серкера. Приставлю его куда-нибудь к сердцу, и получится, что вы убили друг друга в результате слишком бурного выяснения отношений. Если вы подписываете, тогда Серкер попросту застрелился. Понимаете?
(По-настоящему сложные вещи всегда можно объяснить ясно и доступно.) Кресло, куда наконец падает Понтар-Дельмэр, видимо, специально рассчитано на поддержку тучных людей в случае отчаяния и честно выдерживает натиск. Подумав еще целую минуту, Понтар-Дельмэр протягивает покорную руку к своим показаниям. Пока он расписывается, Пастор начисто вытирает ствол и рукоятку П-38, заполняет барабан недостающими пулями и вкладывает оружие в руку Серкера, средний палец которой наконец-то может согнуться.
Затем – административная рутина. Пастор звонит по телефону и просит какого-то Карегга арестовать человека по имени Арно Лекапельер, где бы он ни находился – у себя дома или в секретариате по делам пенсионеров.
– Карегга, скажи этому Арно, что Эдит Понтар-Дельмэр полностью его засветила, что ее отец, архитектор, все признал, а комдив Серкер застрелился… Да! Чуть не забыл, скажи ему, что я сам допрошу его сегодня вечером. А если ему ни о чем не говорит моя фамилия, добавь, что я – приемный сын Советника Пастора и его жены Габриэлы, может, это освежит его память, потому что их обоих убили по его приказу.
Пауза. И очень мягко:
– Карегга, не дай ему прыгнуть в окно или проглотить какую-нибудь таблетку, ладно? «Он мне нужен живым», как говорят в детективах. Он мне нужен живым, прошу тебя, Карегга…
(Какой мягкий голос… Остается только пожалеть несчастного Арно и красивый прямой пробор, разрезающий пополам его русые волосики, – бедного Арно, несчастного старикоеда…)
– Карегга? Пошли мне сюда «скорую помощь» и полицейский фургон. И сообщи комдиву Аннелизу о смерти Серкера, ладно?
Щелчок. Трубка повешена. Потом, даже не обернувшись к двери, из-за которой я наблюдал за убийством и всем прочим:
– Вы еще здесь, господин Малоссен? Подождите, мне нужно вернуть вам одну вещь.
(Вернуть? Он? Мне?)
– Вот.
По-прежнему не глядя на меня, он протягивает толстый конверт с надписью «Инспектор ВАНИНИ»!
– Мне пришлось позаимствовать у вас эти фотографии, чтобы применить их в качестве приманки для этих господ. Возьмите их назад, они пригодятся вашему другу Бен Тайебу. Его скоро освободят.
Я беру фотографии кончиками пальцев и на цыпочках спешу к выходу. Но:
– Нет, подождите. Мне нужно зайти к вам домой и уладить некоторые детали.
– Итак, прекрасная дама, все кончено.
Пастор стоял на коленях у изголовья кровати. Он говорил с Джулией так, словно она просто прикрыла глаза.
– Злодеи убиты или посажены в тюрьму.
Джулия, естественно, и бровью не ведет. (Это было бы вообще!)
– Вы помните, я обещал вам их арестовать? Голос звучит ласково. (Теперь по-настоящему ласково.) Он будто протягивает руку ребенку, упавшему на дно кошмара.
– И я сдержал свое слово.
Собравшаяся семья в полном составе тает от любви к этому полицейскому ангелу, такому юному на вид, такому медоречивому…
– Должно быть, сильно вы их напугали, прекрасная дама, если они с испугу наломали столько дров!
А теперь у него и вправду ангельский вид… Лицо ожило. Оно розовое, пухленькое, провалы глазниц исчезли, а волосы лежат легкими и чистыми завитушками, как у малышей. Сколько ж ему может быть лет?
– Так вот, вы выиграли поединок.
(А я зато своими глазами видел, как один мужик превратил другого в цветок, и было это не более часа тому назад!)
– Благодаря вам они теперь хорошенько подумают, прежде чем решиться на еще одну насильственную госпитализацию.
Чувствуется, что разговор у них долгий. Она прикрылась своей загадочной полуулыбкой, он же полон терпенья и говорит, но не так, как будто она спит, а как будто она слушает и полностью с ним согласна. И все это попахивает такой близостью, что у меня в жилах просто разливается яд.
. – Да, будет суд, и спасенные вами жертвы дадут свидетельские показания…
У доктора Марти, который пришел лечить Джулию по месту жительства, странно вытянута морда.
