Здесь, мне кажется, не лишним было бы вмешаться:
– Сент-Ивер был убит позавчера ночью; так вот, в это время я благополучно спал у себя дома, в детской.
(– На стуле, – не успел добавить я.)
– Я в курсе, инспектор Ван Тянь мне сказал. На стуле.
(Ну, что я говорил... конечно же Тянь, старый лис.)
– Но откуда вы можете знать, что делали той ночью Бен Тайеб, Мосси или Араб?
(Черт! Только не это!)
– У этих людей все просто, господин Малоссен. Они прекрасно знали, что вы не хотите этого брака, и если они настоящие друзья, они ведь не становятся от этого безобидными птенчиками. По логике вещей, они как раз и должны были сделать то, последствия чего мы с вами наблюдали, и все это, чтобы оказать вам услугу. И потом, нельзя сказать, что труп главного тюремщика тяжелым камнем повис бы на совести бельвильской братии.
– Они не поступили бы так с Кларой!
Я почти прокричал эти слова, настолько я был в этом уверен. Он подождал, пока стихнет эхо, чтобы заключить:
– Лично я тоже в это не верю, но для обычного следователя...
(Да здравствуют необычные следователи!)
– А знаете, вы для нас просто находка!
(Его голос вдруг зазвучал доброжелательно.)
– За все годы моей работы никогда с таким не сталкивался! На вашем примере можно было бы воспитать целое поколение будущих работников прокуратуры...
(Это еще что?)
– Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, убийство следует за вами по пятам, трупы так и сыплются, часто – страшно изувеченные, разорванные бомбами тела, размозженные головы... короче, восстановлению не подлежат; все указывает на вас: мотив, встречи, время преступления, то, чем вы были заняты в это самое время, семья...
(Меня чуть не смыло волной профессионального энтузиазма.)
– Вы первоклассное учебное пособие для натаскивания легавых! Любому вашему возражению не откажешь в правдоподобии. Не хочется даже думать, что такой букет вероятностей, такой обескураживающий поток подозрений, какими бы убедительными они ни казались, могут привести к аресту невиновного...
Он привстал, опершись ладонями о стол, руки прямые в локтях, зад кверху, так что голова оказалась как раз в потоке света наполеоновской лампы, – прямо историк в предвкушении финала сражения, о котором он рассказывает.
– Ты ждешь встречи с чудовищем, самым изощренным из всех убийц, – и к чему приводит расследование? Образец добродетели!
(Его определенно ко мне влечет.)
– Безупречный сын, преданный до самоотречения брат, настоящий друг, верный любовник... (А еще у меня есть собака, с которой я гуляю, кормлю ее...)
– У сыщиков просто руки опускаются!
(Остановитесь, умоляю...)
И он остановился. Внезапно. Зад медленно опускается на кожаное сиденье кресла со скоростью закрывающейся двери его кабинета.
– Я вам скажу одну вещь, господин Малоссен.
Пауза. Глоток. Снова пауза. И далее, буквально забивая каждое слово:
– Вы начинаете меня доставать.
(Что? Не понял...)
– Вы так замутили воду, что мы теряем уйму времени с вашими непревзойденными добродетелями.
С той стороны стола шутки кончились.
– Или вы воображаете, что национальная полиция – это учреждение, созданное исключительно для того, чтобы регулярно, раз в год доказывать вашу невиновность?
(Я ничего не воображаю, у меня вообще нет воображения...)
– Слушайте внимательно.
Я слушаю. В его голосе – такая ярость, что лучше не рыпаться, и я слушаю!
– Я попробую выяснить, кто убил Сент-Ивера, господин Малоссен. На меня насело полдюжины министров – левых и правых, зажали с двух сторон, – и они очень в этом заинтересованы. А вы держитесь подальше от этого дела. Я дам соответствующие распоряжения. Ни вас, ни ваших бельвильских приятелей мои люди допрашивать не будут. Газеты оставят вас в покое. Вы сами после разговора со мной выкинете из головы даже отголоски воспоминаний об этой тюрьме и ее заключенных. Если только вас понесет в сторону Шампрона, если – случайно, нет ли – бросите малейшую тень на мое расследование, если дадите моим молодцам хоть ничтожнейший повод к сомнению, я засажу вас в каталажку до конца следствия. Ясно? А
