Маленькая торговка прозой

(Если бы три костолома не поджидали меня где-нибудь здесь, в темном углу, за поворотом, я бы тебе рассказал, как следует понимать подобного рода глупости.)

Ответ. Литература, прославляющая предпринимателей.

(Это не литература, это игра на бирже, реалистическая, как сны голодного, и либеральная, как дубинка с электрическим зарядом.)

В. Самого себя вы считаете предпринимателем?

(Я считаю себя несчастным дурачком, загнанным в тупик без аварийного выхода, я – воплощенный позор всех тружеников пера.)

О. Мое предприятие – это Литература.

Вопросы, задаваемые на всех языках мира, переводятся одним из ста двадцати семи переводчиков, гигантским веером расположившихся у меня за спиной. Мои ответы, сто двадцать семь раз повторенные, вызывают шквал аплодисментов, волна которых докатывается до самых удаленных уголков Дворца спорта. Все сбои опросного механизма моментально затушевываются, и если возникает какой-нибудь непредвиденный вопрос, он мгновенно перебивается другими, которые числятся в моем списке и на которые я обязан отвечать.

Где-то в море обожающей толпы скрываются трое мерзавцев, которые следят за тем, чтобы я соблюдал договор: долговязый со своей волшебной дубинкой, профессиональный боксер и геркулес с русским акцентом, следы нежных ручек которого еще держатся на моей шее.

В. После пресс-конференции будет показан фильм, снятый по вашему первому роману «Последний поцелуй на Уолл-стрит». Не могли бы вы рассказать о том времени, когда писали этот роман?

Конечно могу, еще бы, и пока я развешиваю лапшу от Ж. Л. В., я постоянно слышу сладкий голосок Шаботта, который поздравляет меня с «замечательным интервью в „Плейбое”». «Вы прирожденный артист, господин Малоссен, в ваших ответах, которые были подготовлены заранее, тем не менее слышится нотка откровенности, это поразительно! Держитесь так же во Дворце спорта, и мы провернем самую большую утку за всю историю литературы. Рядом с нами даже извращения сюрреалистов покажутся невинным ребячеством». Нисколько не сомневаюсь, я попал в лапы мэтра Госсарта[21] от литературы, и если я не подстроюсь под его кисть и его глаз, он порежет моих детей соломкой. Естественно, ни малейшего намека на взбучку, которой меня попотчевали его гориллы. «Вы прекрасно выглядите сегодня». Шаботт даже несколько перегнул в этом направлении со своей чашечкой кофе и радушной улыбкой.

Королева Забо и вся тальонская компания, конечно, ни о чем не догадывались, судя по тому нетерпению, с которым они окунулись в предпраздничную суматоху, а я не смел сказать им об этом. Как всегда в сложных ситуациях, я отправился за помощью в Бельвиль.

– Верзила с дубинкой, чемпион в легком весе и гора мускулов с восточным акцентом? Если это те, о ком я подумал, то ты здорово влип, приятель Бенжамен!

Обратная сторона уголовных дел – это уличные разборки, как же иначе. Все друг друга знают, оттого что не всегда удается разойтись в узких переулках.

– Что они тебе сделали?

Хадуш усаживается между Симоном-Арабом и Длинным Мосси. Он принес мне чаю с мятой.

– Ну все, Бен, успокойся, мы с тобой.

Я стал пить. Симон заговорил:

– Ну вот, теперь ты больше не дрожишь.

Вопрос. Тема воли постоянно возникает в ваших произведениях. Вы можете дать собственное определение, что такое воля?

У меня в голове ответ по списку: «Иметь волю, значит по-настоящему хотеть того, чего хочешь», и я, как попугай, готовлюсь произнести очередную порцию этой галиматьи, как вдруг прямо передо мной вспыхивает огненная шевелюра Симона. Рыжий факел в ночи, поглотившей меня. Звезда Араба на небосклоне Дворца спорта! Дети, мы спасены! Симон здесь, прямо передо мной, за спиной у громилы-душителя, одна рука которого заломлена за спину, а выражение лица дает понять, что должен чувствовать саксонский фарфор между молотом и наковальней. Симон мне показывает оттуда, дескать, о'кей, все под контролем. Это означает, что Хадуш и Мосси взяли на себя двух других моих ангелов- хранителей и что моя речь отныне свободна, как перо поэта, творящего ради искусства, и, чтоб мне провалиться, раз уж спрашивают мое мнение насчет воли, я охотно отвечу. О мои тальонские друзья, мое предательство на этот раз будет непоправимым, окончательным, публичным. Но когда вы все узнаете, вы меня простите, потому что вы не какие-нибудь там Шаботты, вы не пускаете в ход кулаки вместо головы, вы – Забо, королева книг, Лусса с Казаманса, шутка природы, Калиньяк, мирный поставщик утопий, и Готье, исполнительный мальчик на побегушках у таких же пажей, – вы пробавляетесь тем, что пошлют вам звезды!

Только я открыл рот, чтобы свернуть весь этот цирк, спихнуть Шаботта и на одном дыхании провозгласить Справедливость и Литературу с большой буквы... но тут же закрыл.

Через два ряда за Симоном-Арабом – Жюли! Да, моя Жюли! Прекрасно просматривается в кругу моих почитателей. Она смотрит прямо на меня. Она мне улыбается. Одной рукой она обнимает за плечи Клару.

Так что все отменяется – и месть, и справедливость, и литература, я опять снимаю винтовку с плеча: следующий вопрос о любви. Ж. Л. В., превратившийся в Бенжамена Малоссена, сейчас выдаст вам одно из публичных признаний в любви, которое запалит шнур, ведущий к вашим душам, заправленным порохом чувства! Потому что любовь моей Жюли (без дураков!) – из тех, что способны обнять весь мир влюбленных, до самых забытых его уголков! Когда я поведаю вам о поцелуях Жюли, о ее груди, о ее бедрах, о ее жарких объятьях, о ее пальцах и ее дыхании, каждый из вас – и каждая – будет смотреть на своего ближнего теми же глазами, какими я смотрю на Жюли, и я вам предсказываю праздник праздников, раз в жизни, и Дворец спорта в Берси наконец оправдает бьющую ключом энергию, уходящую в пустоту!

Вопрос. Мне повторить вопрос, месье?

Я улыбнулся Жюли. Я открыл свои объятья, слова любви наполнили мне душу, готовые хлынуть потоком... и тут я увидел, как в поле моего зрения входит пуля.