«Ну вот, – подумала Жюли, – так я и знала…» На свой страх и риск она задала еще один вопрос:
– С согласия Иова?
Рональд де Флорентис посмотрел на нее так, будто она с луны свалилась.
– Естественно, с его согласия. Контракт в двести страниц. Глухо со всех сторон, не подступишься. Ты знаешь Иова!
«Вот именно, – подумала Жюли, – я знаю Иова».
– И о чем этот фильм? – спросила она рассеянно.
– Как раз этого никто и не должен был знать до самого просмотра, – отрезал Рональд. – Никто, так записано в контракте. Секретность в данном случае – нерв продвижения на рынке. Если хочешь, чтобы все пришли смотреть, нужно, чтобы никто ничего не знал заранее.
– И вы закупили по баснословной цене фильм, о котором никто или почти никто ничего не знает?
– Прежде чем прийти ко мне, Король уже предлагал его нескольким продюсерам. Три-четыре человека, из тех, кто решает, видели этот фильм. А в нашем деле появление этих четверых говорит само за себя.
– Вы тоже к ним относитесь?
– Нет. Я всего лишь посредник. Я свожу финансирование с тем материалом, который мне предлагают, вот и все. И можешь не сомневаться, меня так и распирает от любопытства. Семьдесят пять лет в друзьях! Уникальное творение! И ничего мне не сказать! Ни показать! И продать все этому…
Но тут он вдруг вспомнил, что находится в доме этого… И ждет, когда привезут тело этого…
Жюли стало его жаль.
– Вы купили нечто, чего вы не видели?
– Да, через посредников. При том – не какая-нибудь мелкая сошка. Открылись все краны легальных денежных потоков. Они хотят превратить это в событие века.
Затем прибыл Король. В гробу. Завинченном наглухо. Напоминавшем его собственный дом. Все стали подходить по очереди. Кроме Сюзанны.
Жюли пошла за ней к выходу.
На улице она шла за ней, на некотором расстоянии.
А потом обогнала ее на лестнице в метро, на станции «Помп».
И, подвернув лодыжку, развалилась прямо перед ней, крича от боли с итальянской несдержанностью.
Сюзанна бросилась к ней.
– Как дети? – спросила Жюли в промежутках между двумя потоками ненормативной лексики из самого сердца Рима.
– Жюли? – удивилась Сюзанна, склонившись над ее лодыжкой.
– Как дети? – повторила Жюли ей на ухо.
– Хорошо, – прошептала Сюзанна, – очень хорошо. Кто-то подкинул кассету матери Бенжамена. По ней определили, что вы невиновны, и запись – тому подтверждение. Но они там не слишком торопятся. Вы их знаете…
– Кассета?
Подошел какой-то прохожий, заявив, что он врач. Но едва он прикоснулся к лодыжке Жюли, как тут же вскочил как ошпаренный.
Жюли подняла страшный крик, сдабривая итальянскую речь перцем ругательств:
– Ma che vvole'sto stronzo? Guarda che me la rompe davverto la caviglia! Aoh!.. A'ncefalitico! Ma vvedi d'anna affanculo! Le mani addosso le metti a quella pompinara de tu' sorella![31]
Целителя смело ураганом римского бешенства.
– Мне пора встретиться с Жервезой, – быстро заговорила Жюли.
– Это просто. Она заходит к нам время от времени. Кажется, она очень привязалась к Верден.
– За вами следят, Сюзанна.
– А за кем сейчас не следят. Вас ведь тоже разыскивают.
– Этот мнимый врач…
– Это был полицейский?
– Или поклонник. Он шел за вами уже десять минут.
– Ну вот, спугнули мою судьбу.
– Сюзанна, мне нужно встретиться с Жервезой. И как можно скорее.
44
Вместе с инспекторами Титюсом и Силистри, шагавшими по правую и по левую руку от нее, Жервеза шла по гулкому коридору женской тюрьмы, сосредоточенно следя за связкой ключей, болтавшейся на бедре надзирательницы.
Надзирательница объясняла:
– Она ни с кем не разговаривает, никогда. С тех пор как ее привезли, она еще ни слова не сказала.
Руки у нее были из тех, что без труда могут повесить быка на вешалку.
– И к тому же опасная.
Надзирательница покачала буйволовой головой.
– Пришлось изолировать.
Жервеза почувствовала нотки страха в ее голосе.
Племянница разделалась с тремя своими сокамерницами. Одной выбила глаз, другой рассекла до кости щеку, третьей сломала руку. Внезапно, ни с того ни с сего, продолжая хранить молчание сфинкса. В камере всё в крови, а на ее розовом костюме – ни пятнышка.
Одиночка.
– Люди Лежандра не смогли вытянуть из нее ни словечка. Уже несколько недель прошло, а они все еще не знают, кто она такая.
При этих словах инспекторы Титюс и Силистри испытывали то, что они называли «маленькими радостями отстранения». Так как дивизионный комиссар Лежандр запретил им проводить допросы, Титюс и Силистри передали карты роботам нового патрона. «Методические допросы».
Лежандр оттянулся на своих методиках. Его инспекторы возвращались, падая от усталости. Очевидно, заключенная никогда не спала. Глаза у нее были теперь как у инквизитора, но в них читалась тщетность допросов, двусмысленность любого предположения. Взгляд узницы возвращал вам ваши же заблуждения. Инспекторы приходили от нее с кругами под глазами и с желанием исповедаться. Они сомневались – методически, конечно, – но уже в собственном методе. С отчаяния дивизионному комиссару Лежандру пришлось прибегнуть к помощи любимой троицы своего тестя. В очередной раз Жервеза вытащила Титюса из объятий Таниты, а Силистри из постели Элен, и все трое шли сейчас за надсмотрщицей-кетчисткой по бетонному полу тюрьмы, который отдавался в ушах обычным тюремным набатом.
– Ты слышишь? – спросил Силистри.
– Что это? – не понял Титюс.
– Эхо наших шагов, слышишь?
– Слышу.
– Именно этот звук сделал меня честным.
Это была правда. Когда Силистри угнал свою очередную машину, папаша Божё сам отвел сопляка в тюрьму, предварительно вздув его как следует. Один знакомый сторож оставил их в тюремном коридоре на целый день. Шестьсу сказал только одно: «Слушай».
– Это здесь.
Надсмотрщица указывала на дверь камеры. Титюс первым приник к глазку. Племянница сидела, как обычно, на краю кровати, прямо, уставившись на дверь, в своем безупречном розовом костюме. Первое впечатление Титюса подтвердилось. Решительно, у нее был накрахмаленный вид тех теток из модных бутиков, которые приходили проверять работу Таниты, его возлюбленной модистки. Светловолосые и загорелые, в шикарных костюмах, с побрякивающими браслетами на запястьях, точеными ножками и сухим тоном, они поучали Таниту, небрежно расправляясь с ее великолепно-ничтожными ситцами, умудряясь превратить легкость шелка в тяжесть свинца. Они требовали, чтобы мир соответствовал их раз и навсегда вырезанным лекалам. Стоя у них за спиной, Титюс показывал, как дает им пинка, каждой по очереди, а
