меня сделать ей операцию, чтобы она могла вернуться в Македонию вместе с тобой.
— Но ведь я решил не возвращаться в Македонию, — возразил Гиппократ. — Это какое-то недоразумение. Ты уверен, что она беременна?
— Недоразумение! — вспылил Эврифон. — Никакого недоразумения тут нет и быть не может. И я считаю, что заняться этим делом обязан был ты. Олимпия по доброте сердечной пожалела Фаргелию и привезла ее сюда на триере Тимона. Она сказала мне, что после отъезда Дафны ты виделся с Фаргелией каждый день, а теперь ты утверждаешь, будто ничего не знал! — Эврифон засмеялся.
Гиппократ покраснел от гнева и лишь с большим трудом заставил себя сдержаться.
— Я виделся с Фаргелией в те дни только потому, что посещал умирающего раба Кефала, в доме которого она жила. Будь добр, говори яснее.
— Ну хорошо, — ответил Эврифон. — Произошло вот что. Фаргелия приехала сюда незадолго до начала праздника. Она жаловалась на опухоль внизу живота, и мой помощник привел ее ко мне. Она солгала мне — утверждала, что никак не может быть беременна и что ее месячные продолжаются, как всегда. При ощупывании я обнаружил, что матка значительно увеличилась и стала мягкой. И все же я поверил ей. Мне следовало бы вспомнить слова Олимпии о том, что эта женщина была гетерой, подругой многих мужчин при дворе царя Пердикки.
— Она была женой его приближенного, — возразил Гиппократ.
— Да, я знаю, — сухо сказала Эврифон. — Она мне это говорила. Но как бы то ни было, я решил оперировать ее. Возможно, я сделал бы то же, если бы и знал правду, — не могу сказать. Плод оказался живым, в возрасте от двух до четырех месяцев. Фаргелия была влюблена в тебя и тосковала, когда ты уехал из Эг. Это произошло почти четыре месяца назад, не так ли? Быть может, сам того не зная, я оказал тебе услугу.
Гиппократ растерянно глядел на Эврифона, Он был оскорблен и рассержен, но главное было другое: слышала ли обо всем этом Дафна и что она подумала?
— Твои любовные дела, — продолжал Эврифон, — меня не касаются. У многих молодых людей бывают такие истории, но потом они остепеняются. Однако Дафна говорила мне, что она была счастлива в Галасарне. Насколько я понял, ты… как бы это сказать… ты почти объяснился ей в любви. И у меня не укладывается в голове, как ты мог десять дней ухаживать за моей дочерью, а потом, вернувшись в Меропис, ежедневно видеться с этой Фаргелией. И мне говорили, что ты посещал ее тайком. Дафна делает вид, будто не находит в этом ничего особенного, но…
— Так, значит, Дафна знает про Фаргелию? — перебил его Гиппократ. — А ты считаешь Фаргелию моей любовницей? Это неправда. Я лечил ее мужа во время его последней болезни. После его смерти я ее всячески избегал. На Кос она приехала совсем недавно, чтобы лечиться у меня от головных болей. Я люблю твою дочь, Эврифон. Для меня она — единственная женщина в мире.
— Дафна знает, — сказал Эврифон. — Она даже знает, почему я хочу, чтобы ты осмотрел Фаргелию.
— А почему? — спросил Гиппократ.
— Потому что у нее лихорадка. Я думаю, что она умрет.
— Как! — воскликнул Гиппократ. — Бедняжка…
— Да, — согласился Эврифон. — Это очень грустно. Очень. Однако пойдем к ней. Это недалеко. Я поместил ее в доме у одной вдовы, которая часто дает приют нашим больным.
Они вышли в тенистый двор и направились к воротам. Печально покачав головой, Эврифон продолжал:
— Там лежала еще одна моя больная. У нее была лихорадка, вызванная опухолью горла. Она умерла через два дня после приезда Фаргелии. Во время игр в Триопион пришел мой помощник и сообщил мне, что Фаргелии стало очень плохо. Бывают времена, когда боги посылают нам одно несчастье за другим.
— Может быть, тут дело в богах, а может быть, в чем-то другом, — ответил Гиппократ. — Я видел, как то же произошло с женщиной, которая родила вполне здорового ребенка. Она жила в одном доме с мальчиком, который был болен рожей. Он выздоровел, а она умерла. Их обоих лечил один и тот же асклепиад.
Эврифон вдруг остановился и выпрямился во весь рост, что делал крайне редко. И тут оказалось, что он едва ли не выше своего молодого широкоплечего спутника. Глядя на него теперь, трудно было решить, занимался ли он когда-нибудь атлетикой. Плечи у него были сутулые, шея худая и морщинистая, лицо непроницаемое. Обычно ход его быстрой мысли можно было разгадать только по выражению глаз, и лишь порой зажигавшаяся в них насмешливая искорка подсказывала людям, хорошо знавшим старого асклепиада, что он говорит несерьезно.
Но сейчас в них не было веселого блеска.
— Ты не позаботился о своей подружке, — сказал он холодно. — Я же сделал для нее все, что было в моих силах, да и для тебя тоже. А теперь ты, даже не поглядев на нее, торопишься упрекнуть меня за недосмотр.
— Да нет, я имел в виду совсем не…
Но Эврифон властно поднял руку.
— Погоди, — сказал он. — Мне очень жаль, что это дело затрагивает тебя как человека. Меня же оно затрагивает как асклепиада. Дафна, вероятно, была потрясена, хотя она мне ничего не говорила. Однако оставим в стороне наши личные взаимоотношения. Как врачи, мне кажется, мы понимаем друг друга. На празднике Аполлона некоторые из моих друзей не поняли твоей речи. Они решили, что ты сошел с ума и поносишь книдских асклепиадов. Но я тебя понял. Я знал, что ты говоришь искренне. Ты высказывал мои собственные мысли, говорил о пути, которому я был бы рад следовать, если бы мог. Мы в Книде тоже способны на дерзание, и у нас тоже есть свои возвышенные мечты.
В это время из ятрейона по ту сторону двора вышел высокий сгорбленный старик с длинной седой бородой. Гиппократ узнал прославленного врача Ктесиоха, у которого когда-то учился. Вслед за ним из ятрейона вышла группа молодых учеников.
— Вон идет наш бывший наставник, — сказал Эврифон. — Теперь, когда я, сменив его, стал главой здешних асклепиадов, он больше не живет тут, но часто приходит сюда беседовать с учениками, и я рад этому. Сначала я хотел бы показать тебе, как живут, лечат и учат книдские асклепиады сейчас. Я заходил к Фаргелии совсем недавно, и она спала. Последний раз ты был здесь еще в юности, так разреши, я покажу тебе, какие изменения я тут произвел.
Ятрейон и все прочие здания располагались на плоской вершине небольшого холма, которая была обнесена высокой стеной. Стоя спиной к воротам, Эврифон указывал на различные строения и пояснял:
— Вон там, справа, дом, в котором живем мы с Дафной. Операции и некоторые другие виды лечения по-прежнему производятся в ятрейоне. Слева палестра, она осталась такой же, какой ты видел ее когда- то.
Они направились к палестре и заглянули в открытую дверь.
— Мы реже лечим гимнастикой, чем твой брат Сосандр. Мы предпочитаем массаж и многого добиваемся с помощью растирания оливковым маслом, к которому добавляем различные лекарства. Масло хранится вот в этих амфорах. Мы переливаем его вон в тот чан и подсыпаем туда нужные снадобья. Если ты помнишь, на месте этого строения за палестрой прежде был дворик при доме Кте-сиоха. Мы его перестроили и теперь храним там наши папирусы. Это наша библиотека, где и ученики и асклепиады могут спокойно заниматься чтением. — При этих словах взгляд Эврифона оживился, а в голосе зазвучала гордость. — У нас собраны здесь все труды Алкмеона и много других сокровищ. В доме, примыкающем к хранилищу, где прежде жил Ктесиох, теперь живет его сын Ктесиарх с больной женой и единственным сыном. Вон он как раз бежит сюда. Видишь, одна из дверей их дома выходит в библиотеку, и когда она не заперта, мальчик часто прибегает к нам, чтобы поиграть с Дафной… Что это у тебя, Ктесий? Покажи-ка.
Ктесий с гордостью показал зажатую в руках черепаху.
— Мы с Дафной нашли ее вчера на лугу. — Лицо мальчика расплылось в улыбке. — Я вчера вечером принес ее потихоньку к себе в комнату, так что матушка не видела, и привязал за лапку около моей постели. Но она отвязалась и все кругом обмочила. Матушке она совсем не понравилась, и ей придется теперь жить до самой смерти во дворе у Дафны. Мы с Дафной построим ей домик. Хотите ее подержать? Только осторожнее, а то еще обмочит. Дафна говорит, что она носит свой домик на спине. Раз так, то построим ей
