Аркадий Алексеевич Первенцев
Володька — партизанский сын
I
Шла долгая и упорная борьба с белыми. Бригада Ивана Кочубея защищала район по степной речке Невинке вплоть до пустынного Сычёвого кряжа. Впереди фронта лежало огромное плато — десятки тысяч десятин сенокосных угодий. Против бригады стоял генерал Шкуро, захватив большую станицу Крутогорскую.
Сражались на фронте казак Кочубей Иван и бывший его начальник, ещё по царской армии, полковник Шкуро.
Вступала в права мягкая прикубанская осень, когда пряной горечью пахнут пожелтевшие пырей и полынь, когда сухо шелестят ковыли и по степи расходятся плавные белесоватые волны.
Однажды вечером, после ряда кровопролитных боёв, в хутор Суркули, в штаб Кочубея прибыл начальник дивизии Кондрашёв в сопровождении сильного конного отряда.
Охотно приняв приглашение Кочубея, Кондрашёв присел к столу и снял шапку. Он был голоден и с сожалением осмотрел пустую сковородку. Догадливый адъютант Левшаков исчез. На кухне зашипело сало, приятно запахло, и вскоре на столе появилась колбаса, потрескивающая на сковородке. Кондрашёв распахнул окно.
На завалинке под окном кто-то уныло пел:
Начальник дивизии разрешил закурить и подсел поближе к Охриму Пелипенко, взводному командиру особой партизанской сотни.
Пелипенко отличался храбростью и умением обходить врага. Месяц тому назад Кочубей наградил его кинжалом и трижды расцеловал перед строем.
Пелипенко привёз какие-то срочные сообщения с фронта от начальника штаба бригады, задержался, получая ручные пулемёты для особой сотни, и поэтому за столом комбрига был случайным гостем.
Ахмет — телохранитель Кочубея — презрительно бросил:
— Петь никак не умеет. Калмык поёт, очень скверно поёт.
Игнат Кочубей — брат комбрига, — расправляясь с колбасным кругом и поминутно утираясь расшитым полотенцем, заметил:
— Не иначе, к лиху. Вот перед тем как Наливайку убили, тоже вот так пел чёртов калмык.
Дикая песня нагнала на всех необъяснимую тоску.
Молчали. Вертели из газетной бумаги козьи ножки. Пелипенко стеснялся обнажать своё тучное тело, но жара заставила расстегнуться. Сидя под образами, с наслаждением затягивался табачным дымом. На шее его поблёскивал медный крест.
— Религию не забываешь? — спросил Кондрашёв. — А мне комиссар, по секрету скажу, хвалился, что ты в коммунисты записался.
Пелипенко покраснел. Неловко застегнул ворот. Последний раз затянувшись, растёр в пальцах окурок.
— Трошки не так, товарищ начальник дивизии: я большевик, а не коммунист, — поправил его взводный с чувством превосходства. — В церкву не ходю, попов не люблю, но в бога верю. А коммунист должен крест снять, а я привык к кресту, будто к куреву.
— Вот тебе и программа! — воскликнул Кондрашёв и, переменив разговор, обратился к Кочубею: — Ваня, у меня к тебе есть дело.
— Говори, раз дело. Со мной сам Орджоникидзе о делах разговаривал, а тебе и сам бог велел, — пошутил комбриг, дожёвывая колбасу и вытирая пальцы прямо о скатерть, показывая этим, что он приготовился слушать.
— Вот какие дела, Ваня, — начал тихо Кондрашёв. — Идут слухи по армии, организует генерал Шкуро большую конную группу для прорыва нашего фронта. Хочет окончательно отрезать армию от России, закупорить нас хочет на Северном Кавказе, как в бутылке. По аулам и станицам бродят шкуринские агитаторы. Князьки и атаманы поднимают народ, баламутят. Как у него дела идут, у Шкуро, очень необходимо знать нам, Ваня. Штаб-то он перенёс в Крутогорскую станицу. Там, по слухам, и центр у него. Что там делается?
Кондрашёв выжидательно поглядел на Кочубея, вынул платок и старательно вытер свою вспотевшую, наполовину облысевшую голову.
— Так чего тебе от меня нужно, Митька? — удивился Кочубей. — Крутую горку взять? Давай приказ!
— Ну вот! Как что, ты сразу брать. Лобовая у тебя тактика, Ваня, — пошутил Кондрашёв. — А ведь прежде чем бить в лоб, надо проверить, нет ли у него позади кого-нибудь, оглядеться надо. Словом, если по-военному, требуется провести глубокую разведку, собрать ценные сведения…
— Понял. — Кочубей кивнул. — А может, взять станицу? Руки у меня чешутся на Крутую горку! Я бы… — И комбриг горячо принялся расписывать свой отчаянно дерзкий план овладения станицей.
— Нет, — выслушав комбрига, сказал Кондрашёв, осмотрительный и вдумчивый военачальник, — не знаю, что у Шкуро делается и какие у него силы, можно бросить бригаду в ловушку и потерять много людей. А людьми рисковать нельзя, Ваня. Надо прорываться к Волге, в Россию, и каждый человек нам дорог. В Крутогорской подпольщики работают, большевики. Им надо важное задание передать. Был я вчера в Пятигорске, в крайкоме партии, там так и решили. Просили тебя помочь, Ваня.
Кочубей приосанился. Слова начдива доставили ему удовольствие.
— Ну, раз партия решила, значит, тут уж нечего нашему брату размусоливать. У партии мозги правильные… — Кочубей подумал. — Как я понимаю, поручено мне организовать глубокую разведку?
— Да. У тебя найдутся пронырливые и стойкие ребята?
— У меня… — обидчиво протянул Кочубей, — у меня всё есть, Митя. Я тебе предоставлю из своей бригады кого хочешь. Рубаку надо — прошу! Пулемётчика — пожалуйста! Станцевать— пожалуйста! Мои хлопцы губернаторами могут работать… вот какие у меня хлопцы! — Кочубей хлопнул в ладоши. — Володька!
Появился растрёпанный Володька, любимец Кочубея, воспитанный бригадой мальчишка, неизвестного рода и племени, «партизанский сын», как звали его кочубеевцы. Мальчик укладывался спать и был в матросской тельняшке, охватывающей его небольшое сильное тело.
— Вот шо, Володька: собирайся к Шкуро в гости. Ты добрый грамотюка — до тыщи считать можешь.
