На другой же день, глуша стаканами первач-самогон и отдирая от костей куски мяса, будто присохшие стельки от сапог, он хвалил Марфиньку и знатно изжаренную баранину.
Через несколько дней Марфинька впервые в жизни держала в руках документ на свое имя, оформленный подписями и печатью. Отец наблюдал неприкрытую радость дочери без особого сочувствия, хотя и желал ей добра.
— Только, Марфа, веди себя правильно. Николай оформился, нет-нет да и оторвет от получки для дома. А ты больше думай о себе. Не норови сесть на его шею. Сразу берись за дело, пусть оно будет самое маленькое. И не балуй... Об остальном мать предупредит...
Несмотря на близкую разлуку, Марфинька повеселела, без понуканий ходила за коровой, чистила сарай, помогала по дому. Каждое утро она отправлялась на «Суконку» разносить молоко по квартирам инженеров. На базаре стеснялась торговать. Туда сходились девчата из общежития, считавшие себя более модными, чем деревенские. Были они без кос, с подкрашенными губами, тонкими, подбритыми бровями, разбитные и нестеснительные. Попав на фабрику, они сразу же усваивали новые привычки и почему-то с пренебрежением относились к девушкам из окрестных сел.
Эти девчата казались Марфиньке странными и чужими. Ни за что не променяла бы она село на «Суконку»: промывать, квасить шерсть, катать ее на барабанах, дышать кислым, отравленным воздухом, водить компанию с грубыми парнями-сквернословами — такими представлялась ей со стороны мужская часть молодежи с «Суконки».
Марфинька иногда принималась рассуждать сама с собой. «Как же ты бросишь родителей?» — «Поплачу и брошу». — «Жестокая ты», — обвинял ее внутренний голос. Другой голос звучал настойчивее: «Я стану лучше. Разве родителям хочется, чтобы я зачахла в селе?» — «Нехорошо, Марфинька, село не темница». — «Для меня хуже», — твердил первый голос, искушавший ее и не принимавший никаких доводов. «Ты странная... Ты всегда куда-то рвалась, даже в школе». — «А лучше быть привязанной к тычку?»
Когда кончался этот диалог, приходили томления. Набегали неясные чувства. Они были стыдные, но безраздельно овладевали ею. Ни один еще мужчина не встретился на пути Марфиньки, а она томилась. То ей чудились фабричные скалозубые парни с их непристойными шутками и разгоряченными в танце телами, то на грузовике проносились летчики с голубыми петлицами и в шапочках-пирожках, открывавших низко стриженные затылки, то в памяти вставал гармонист, однажды проехавший мимо нее на площадке товарного вагона; вслед за песней, разорванной стуком колес, этот гармонист послал воздушный поцелуй деревенской девчонке.
«Ты не любила еще никого?» — «Нет, пока не любила». — «Почему же до сих пор никто тебя не приметил? Разве ты хуже других?» — «Не знаю, не мучай меня...»
Неожиданно пришли заморозки. Холодные дожди задержали рост листьев. Пожелтели осины. На яблони напал цветоед, а за ним тля. Куда-то исчезли шмели. Огурцы пропали. Мать опускала в керосин выкопанных ею скользких твердых червей. Керосин их не брал. Только быстро росли крапива, щавель и лук-зимник.
Крестьяне всегда ждали от природы бед. Отчасти они смирялись, отчасти страдали от своего бессилия. Марфинька слышала, как ночью отец беспокойно ворочался на кровати, вздыхал, в темноте поблескивали его глаза.
Подруги завидовали Марфиньке, спрашивали:
— Тебе не страшно ехать, Марфинька? Круто меняешь судьбу.
— Нет, — отвечала она подругам, — чем круче, тем лучше.
— Куда ты наметила?
— Вот два письма от братишки, третье — от его друга. На завод устраивают.
Девчата перечитывали письма, жалели, почему друг брата не приложил фотокарточку, не написал, сколько ему лет.
— Молодой. Служил вместе с братом, — сообщала Марфинька.
— Красивый?
— Идите вы, девочки! Откуда мне знать?
— Марфинька, а не боишься — каждое утро гудок!
— Пусть! Не для меня одной.
— Свежего молочка там не попить.
— Не мне же одной. Там много людей. Хорошо, девочки, когда много людей. А у нас выйдешь — только Иван Чума и крутится, как бык на веревке. Тошно...
Земля будто не хотела принять семени. Неудачная весна. Убитые цветы фруктовников осыпались, как сажа. Озимки и те пожелтели. Прибывший на разведку трактор завяз по самые втулки, и его всем миром вытаскивали на большак. Мерзкая погода помогала Марфиньке не грустить перед разлукой. Родители собирали ее в далекую дорогу без упреков и увещеваний. Наконец настал день, когда мать поставила опару и напекла пышек в добавку к насушенным сухарям.
Марфинька радовалась, но ее радости не понимала мать.
— Доченька, идти надо, а чему смеешься? Там, на заводе, железо кругом.
— Пусть железо.
— Ничего у них не растет. Укроп и тот с рынка.
— Мамочка, обойдусь без укропа.
— Постираешь, а сушить где?
— Как же другие? —отвечала Марфинька. Даже эти доводы не смущали ее.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Договориться о работе для Марфиньки было гораздо легче, чем обеспечить ее жильем. Огромнейший город с его бесчисленными домами ничего не пожелал уделить. Квасов надоумил обратиться к секретарю заводоуправления, Семену Семеновичу Стряпухину, как его называли, человеку на четыре «С». Он славился среди рабочих своей обходительностью и добротой.
— Дорогие мои сограждане, — ответил Стряпухин, наклонив в шутливом поясном поклоне свое короткое полнеющее туловище. — Хотите, без трепета сложу свою голову на Лобном месте, но жилплощадью все- таки не располагаю и располагать не буду. Гарантии дать не могу. — И добавил для уяснения перспективы: — Если, конечно, не возникнет какой-либо форс-мажор в этой области быта.
Немецкий галстук с ярким рисунком, будто невзначай предложенный Квасовым секретарю заводоуправления, был рассмотрен внимательной воспринят как вещественное доказательство распада буржуазной культуры. С тем и возвращен владельцу.
— Не имею привычки носить подобные штуки, товарищ Квасов. Предпочитаю гимнастерку или френчик, не требующие дополнительной мануфактуры. Ношу одежду соответственно нашей эпохе.
В словах Стряпухина не было ничего обидного, хотя в интонациях голоса и неожиданно изменившемся выражении лица ребята чувствовали предостережение.
— Зря ты совал ему галстук, — упрекал Николай своего друга, когда они отправились на поиски комнатки или угла для Марфиньки. — Твои намерения он разгадал правильно. Жди беды...
— Ты плохо знаешь нашего товарища на четыре «С», — успокоил Жора. — Он человек полностью сознательный, умеет прощать и не такие ошибки.
Первый адрес, полученный Квасовым от одной из уборщиц сборочного цеха, удачи не принес. В подвальном помещении их встретила пожилая рыхлая женщина с щипцами для завивки волос.
Как после выяснилось, она сдавала большую полуподвальную комнату нескольким девицам и ретиво охраняла их покой от напористых кавалеров из близко расположенного автохозяйства.
Девицы встретили Николая и Жору жеманно и полуприветливо.
Одна из них расчесывала косу деревянным гребнем. Она обернулась, из-за волнистых волос блеснули зубы и синие глаза. «Женихи пришли, хозяйка?» Сурово ответив на плоскую любезность Квасова, девица предупредила: «Тут все комсомолки, с подземных работ. И лучше не мешайте отдыхать девочкам».
