видишь, осталось место для новых покупок. Ты переоденься в свой новый костюм, я выгладила тебе рубашку. Галстук? — Она покрутила пальцем у лба. — Нет, без галстука. Он будет стеснять и тебя и меня...
Нелегко поддерживать доброе настроение в такой необычной обстановке. Свадьба в глазах людей всегда окружена ореолом: музыка, огни, подвенечное платье, тосты... Отказаться от свадебного обряда — это значит отказаться от мечты, взлелеянной в тайниках воображения. И все же Наташа нашла в себе силы не только успокоить себя, но и убедить Николая, что они не могут поступить иначе. Важно, что они счастливы. Наташа постаралась ничем не нарушить счастья первого дня, какие бы испытания или разочарования ни ждали их впереди.
— Горько! — крикнул он.
— Ой, как горько!.. — Ее губы тянулись к нему. — Еще, еще... Я люблю тебя! Нет, давай сегодня останемся только вдвоем. Я прошу тебя... Никого не надо звать. Так лучше... — И вдруг выдумала: — Давай поиграем в настоящую великосветскую свадьбу?
— Давай, Наташа! Только сумеем ли? Пожалуй, напутаем так, что сами над собой станем смеяться.
— Нет, нет, мы сумеем! — И она начала: — Званый прием шел к концу. Оставалось проститься с последними гостями, смертельно уставшими от еды, веселья и танцев. Приглашенные разъезжались. Подъезд их замка был ярко освещен... Кстати, сколько в замке подъездов? Бесшумно подкатывали... ландо. Конечно, ландо!
— И кареты...
— Безусловно, и кареты, — продолжала Наташа. — Замшевые лошади, распушив хвосты, уносились в звездную ночь. Лакеи, бесшумные и ловкие...
— Как призраки.
— ...гасили люстры и закрывали двери. И, наконец, замок опустел, и они, облегченные, немного усталые от церемонии, наконец-то остались наедине...
Наташа положила голову на колени Николая и полузакрыла глаза.
— Этот глупый маркиз был так назойлив...
— Зато он преподнес тебе бриллианты.
— Зачем ты вышвырнул их в мусорный ящик, мой милый виконт?
— Нет, нет, Наташ! Все-таки необходимо проверить, существуют ли в замках мусорные ящики, а если существуют, то полагается ли выбрасывать в них бриллианты?
— Ерунда, давай не проверять! — Наташа притянула его к себе.
Они болтали без умолку. Вино в «орудийной гильзе» не так опьянило их, как первая близость.
Только вдвоем!.. Кто-то шептался за дощатой стеной. Пусть! Какое это теперь имеет значение, когда они вдвоем!.. За другой стеной, у тетки, вопил граммофон. Пластинка осталась еще со времен царского режима. Дребезжащий голос пел о том, что на льду замерзал какой-то ямщик. Несчастный ямщик!
— Тс-с!.. — Наташа приложила палец к губам Николая. — Теперь у нас не может быть тайн. Слушай: коврик — подарок тети. Я обещала ее пригласить...
— Я не против, только... запасы наших погребов истощились.
— Ладно. Обойдемся без тети. Не оставляй эту картофелину. Она твоя.
— Пожалуй, я ее съем...
— На чем же мы остановились? Уста их слились?.. Нет... — Наташа всплеснула руками. — Подумать только, мы забыли оформить наш брак!
— Оформить?
— Не хмурься. Ведь мы же играем, — сказала она. — У меня где-то была бумага... Нет! Все там, у тети.
— Могу предложить карандаш.
Соображали недолго. Проще всего расписаться на стенке, на пучке обойных незабудок. Попробуй разорви такой надежный документ!
Разнеженные и растроганные, они расписались на стене, на том месте, куда опускалась гирька дешевых часов.
— Подписан брачный контракт! — возгласила Наташа. — Нотариус закрепил начало их супружеской жизни. Ему подали карету, лошади цугом. На козлах, на запятках... кто там? Борейторы, форейторы?..
— Ефрейторы...
Им хотелось «заговорить» самих себя, задавить накипавшую горечь. Все-таки все могло быть по-иному: и, люди, и танцы, и настоящее «горько!»... Их лишили куска шумного счастья, на которое они имели право.
...Можно спать, сколько захочется: воскресенье — отличнейший день, придуманный самим господом богом. Никто и ничто не мешало их первому супружескому утру. Солнце? Оно почти не заглядывало в их окошко, а если и улучало минутку — на пути его вставали ствол и широкие ветви рябины.
...Наташа проснулась первой и сразу же инстинктивно поправила соскользнувшую с плеча бретельку сорочки. Муж (странное, чуждое слово) спал с краю, на правом боку, ладонь подложил под щеку, жаркое одеяло прикрывало ноги повыше колен. Обнаженное плечо бугрилось мускулами, выпуклыми, эластичными под смугловатой кожей. Они чрезмерно развиты, как у всех людей физического труда. Волосы у него — каштановые, так определила Наташа, хотя никогда не видела каштанов. Спереди и выше висков густые волосы Николая свернулись в крупные пушистые кольца.
Повернувшись к простенку, Наташа прочитала их «брачный контракт»: дата и подписи с согнутыми завитками, как росчерки членов правления банка на кредитных бумажках. Ниже еще написано что-то. Приподнявшись на локте, прочитала: «Люблю. Николай». Когда же он успел это написать? Благодарное чувство, тихая радость наполнили все ее существо.
Но невозможно нежиться дольше. Тетя теперь не разожжет самовар, не накроет на стол. Бездумные воскресенья в прошлом. Чайник, по-видимому, уже вскипятила сестра: стучит крышка, и через двери просачивается чад керосинки. Слышен мужской голос: «Стюдень что-то не застыл. Мало положили костей».
За хлебом можно сбегать, булочная недалеко; огурцы и колбаса остались от вчерашнего «пира». Если еще раздобыть у тети яиц — и вовсе хорошо. Наташа составила план действий. Первое утро должно быть приятным и легким.
Вначале под «Люблю. Николай» надо приписать «И я очень, очень! Наташа». А потом браться за все остальное. Только бы, вставая, не потревожить его. Нужно упереться вот сюда руками и... спрыгнуть на коврик.
Пятки коснулись голого пола. Коврик исчез. Куда? Накинуть что-нибудь на себя дело секунд. Сначала — к сестре.
— Коврик? — Сестра подняла на нее добрые встревоженные глаза. — Тетка зашла к вам в комнату, свернула коврик и унесла. Это ее коврик?
— Ее... — Наташа не скрывала своего отчаяния. — Она же обещала... Хотя бы неделю подождала... Мне так стыдно перед Колей... Коврик — наша мечта. Я обещала...
Она с огорчением повторяла одно и то же. Ей было обидно и горько, хотелось реветь...
Позавтракав, они отправились в садик и сели на дальней скамье возле глухого забора. Николай поцеловал Наташу в ее встревоженные, обиженные глаза, сначала в один, потом в другой. Надо раз и навсегда забыть о коврике.
— Как нехорошо, как гадко!..
— Надо и ее понять, — сказал Николай. — Ты обещала пригласить ее и не пригласила. Она, вероятно, собиралась, ей тоже обидно. Она же воспитывала тебя. Так или иначе, а все же тетка заменила тебе мать... Я не могу ее осуждать. Проклятая бедность, рабство перед вещами! Не с нее началось, Наташа. Я видел, как за цыпленка, подшибленного из рогатки, отец до полусмерти избил ребенка, моего дружка. Свинья заберется в чужой огород — и пошла потасовка между соседями!.. Оглоблями дрались. Черепа проламывали. Обойдемся мы без коврика.
— Ты представить себе не можешь, как мне обидно! — сказала она. — Все равно мне не забыть. Не забыть хотя бы потому, что это мое первое горе после... замужества.
— Разве это горе, Наташа? — успокаивал ее Николай, стараясь проникнуть в душу близкого ему теперь
