Впрочем, скромность Федорова была совершенно особого рода. Внешне неприметный заведующий каталогом искренне и непоколебимо верил, что всё человечество, миллиарды людей, в течение тысячелетий будут работать над претворением в жизнь его учения, изложенного в фундаментальном труде «Философия общего дела».
В этом труде Николай Федорович доказывал, что раньше или позже восторжествует супраморализм (сверхмораль), суть которого в обожествлении предыдущих поколений («отцов») и в нестерпимом желании вернуть эти поколения к жизни. Все люди, когда-либо жившие на Земле, должны быть воскрешены!
«Воля к воскрешению, – писал Федоров, – или когда вопрос о возвращении жизни ставится целью разумных существ, – приводит к морализации всех миров вселенной, ибо тогда все миры, движимые ныне бесчувственными силами, будут управляемы братским чувством всех воскрешенных поколений; в этом и будет заключаться морализация всех миров, равно как и рационализация их, ибо тогда миры вселенной, движимые ныне бесчувственными и слепыми силами, будут управляемы не чувством только, но и разумом воскрешенных поколений...»
Цель, конечно, благородная, но как это осуществить на практике?
Федоров считал, что если два атома были когда-то рядом в одном организме, то от этой близости в них остается след, и по этому следу можно когда-нибудь будет их найти и воссоединить.
Допускал Федоров и другой путь воскрешения – генетический, непосредственно из материи тела сыновей воссоздать их отцов, а из тех – их отцов и так далее.
Однако и тут возникает вопрос: где разместить миллиарды воскрешенных людей? Ответ только один – в бескрайнем космосе. Так, в супраморализм Федорова проникает космизм.
Главной идеей «русского космизма» есть идея непосредственного взаимодействия человека и космоса – причем, двусторонняя.
До Федорова космос и космическое в философском сознании обычно были воплощением беспредельного, абсолютного и недоступного ограниченному человеческому пониманию, оставаясь предметом медитации, высокого восхищения, смешанного с трепетом ужаса перед бездной небытия. Созерцательное отношение к космосу, уходящее в глубокую древность, преобладало многие века. И только начиная с Федорова, в философию и науку входит требование преобразовательной активности со стороны человечества, направленной на макрокосмос.
«Борьба с разъединяющим пространством» для мыслителя – «первый шаг в борьбе со всепоглощающим временем». Две глобальные победы человечества: над пространством и временем – взаимосвязаны и взаимозависимы. Полем преображенной бессмертной жизни может быть не только вся Вселенная, бесконечная и неисчерпаемая в своих энергетических и материальных возможностях, а также и долгоживущие, а потом и бессмертные создания с биологически гибким, переделанным организмом, которые смогут жить и творить в самых невероятных внеземных условиях. Федоров писал, что предстоит «не только посетить, но и населить все миры вселенной».
Однажды Лев Толстой рассказывал об учении Федорова членам Московского психологического общества. На недоуменный вопрос: «А как же уместятся на маленькой Земле все бесчисленные воскрешенные поколения», Толстой ответил: «Это предусмотрено: царство знания и управления не ограничено Землей». Его заявление было встречено смехом...
Такой реакции следовало ожидать. Космонавтика в Императорской России была уделом чудаков, воспринималась юмористически, и Федоров, поддерживая ее своей философией, ставил себя в ряд с другими «сумасшедшими». Но, вопреки общему мнению, Николай Федорович верил, что Россия будет когда- нибудь лидировать в космосе. И даже предлагал свою программу по приобщению населения Империи к идее межпланетных перелетов. Он писал:
«Тот материал, из коего образовались богатырство, аскеты, прокладывавшие пути в северных лесах, казачество, беглые и т. п., это те силы, которые проявятся еще более в крейсерстве и, воспитанные широкими просторами суши и океана, потребуют себе необходимо выхода, иначе неизбежны перевороты и всякого рода нестроения, потрясения. Ширь Русской земли способствует образованию подобных характеров; наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига...»
Несмотря на то что книги Федорова при его жизни не публиковались, влияние идей «первого космиста» на московскую интеллигенцию начала ХХ века трудно переоценить. Интересовались ими и наиболее образованные из числа революционеров. В опубликованных воспоминаниях видного большевика Ольминского содержится любопытное свидетельство о публичном заявлении Леонида Красина, «мага и волшебника большевицкой партии» (по выражению Ленина), входившего впоследствии в Комиссию по увековечиванию памяти вождя и наблюдавшего за сооружением Мавзолея и бальзамированием трупа. Однажды Красин заявил, что верит, подобно Федорову, в грядущее воскрешение мертвых, но не всех, а только «великих исторических личностей». Столь смелое высказывание прозвучало в 1921 году на похоронах Льва Карпова – руководителя первой Химической лаборатории, на базе которой и была создана лаборатория Мавзолея.
Обратим внимание! Именно Леонид Красин принадлежал к той группе большевиков, которая еще при жизни Ленина предложила законсервировать тело вождя после смерти в надежде на будущие достижения науки, которая научится оживлять покойников. В эту группу входили генеральный секретарь партии Иосиф Сталин (недоучившийся семинарист, ставший материалистом) и нарком просвещения Анатолий Луначарский (материалист, пришедший к сатанизму). Таким образом, направленный в будущее супраморализм Федорова давал коммунистам надежду на воскрешение в обществе, для которого они будут подобны богам. Можно представить, что Ленин стал первым из них, проторив дорогу остальным. Но для того чтобы мечта о воскрешении в бессмертном облике воплотилась в жизнь, требовалось создать практически вечную и не подверженную кризисам социальную систему. Такой системой, по их мнению, должен был стать коммунизм. Что является уже предметом веры, а не чистого знания...
«Панпсихизм» Константина Циолковского
Космизм Николая Федорова был антропоцентричен – в его вселенной нет места для более развитых инопланетных рас. Только человек способен подняться до звезд и заселить космос, обеспечив место под многочисленными солнцами для себя и своих воскрешенных предков.
Несколько иного мнения о порядке вещей был «космист номер два» Константин Эдуардович Циолковский – основоположник российской (да и мировой) космонавтики.
Коротко напомню читателю вехи жизненного пути этого необыкновенного человека.
Циолковский родился 5 сентября 1857 года в семье польского дворянина, служившего по ведомству государственных имуществ.
В 1860 году семья Циолковских переехала в Рязань. Отец, Эдуард Игнатьевич, был определен делопроизводителем Лесного отделения Рязанской палаты государственных имуществ. В 1866 году маленький Костя заболел скарлатиной. В результате осложнения после болезни он потерял слух. Тугоухость лишила мальчика многих детских забав и впечатлений, привычных его здоровым сверстникам. В 1869 году он поступил в гимназию. Большими успехами будущий ученый там не блистал. Предметов было много, и полуглухому мальчику учиться было очень непросто. Потому в 1871 году его отчислили из гимназии с характеристикой «для поступления в техническое училище». Но именно в это время Константин Циолковский нашел свое истинное призвание и место в жизни: он занялся самообразованием. В 1873 году отец дал ему денег, чтобы Циолковский продолжил обучение в Москве. Ежедневно с десяти утра и до трех-четырех дня трудолюбивый юноша штудировал науки в Чертковской библиотеке. За первый год жизни в Москве им были пройдены физика и начала математики. На втором Константин освоил дифференциальное и интегральное исчисление, высшую алгебру, аналитическую и сферическую геометрию.
В 1876 году Циолковский вернулся домой и стал зарабатывать на жизнь репетиторством, а еще через четыре года сдал экзамены на учительское звание и переехал в Боровск по назначению от Министерства просвещения на свою первую государственную должность.
20 августа 1880 года Константин Циолковский женился на Варваре Евграфовне Соколовой. Все эти годы молодой учитель занимался физическими опытами и техническим творчеством. В доме у Циолковского сверкали электрические молнии, гремели громы, звенели колокольчики, плясали бумажные куколки.
