— Э-э, ты шо-о, ты шо-о?! — завозмущался мужичонок, упираясь в пол непослушными заплетающимися ногами.
Вельветовый вытащил его в тамбур и, наверное, что-то там такое предпринял, потому что мужичонок заткнулся.
Очень вовремя электричка сбавила ход — станция. В тамбуре завозились, и когда после объявления: «Посадка закончена. Осторожно, двери закрываются!» — она снова тронулась, я увидел лежащего на перроне мужичонка, медленно с трудом шевелящего руками и ногами. Совсем как черноморский краб, выброшенный на камни высокой волной. Вельветовый, вытирая платком руки, вернулся из тамбура на свое место. В вагоне вздохнули свободнее.
Ясно… Еще и телохранители. Это меня устраивает. Проще будет договориться.
В Ораниенбауме я вышел и дождался поезда, идущего в Калище. На часах было 21.14.
В калищенской электричке мне повезло сделать еще одно открытие. Где-то минут через пятнадцать после отправления в вагоне появились две дородные не первой молодости дамы с намерением проверить билетики. У меня билет имелся, а топтуны взмахнули красными книжечками, потому были прощены.
Это же элементарно, Ватсон, подумал я, раскрывая свой блокнот.
От «КГБ» к Иглу я провел две уверенные, хоть и кривые стрелки. Схема усложнилась еще больше, но теперь это меня обрадовало: как-никак я знаю, с кем придется иметь дело. Я был очень доволен.
Вечерело. До белых ночей рукой подать, но в середине мая без темноты еще не обходится. Это меня тоже устраивало.
В такое время дня на перегоне между Ломоносовым и Лебяжьим не особенно много народу: главный контингент высаживается в Ораниенбауме — и электрички, следующие дальше, заметно пустеют. Так было и сейчас. В вагоне кроме меня и топтунов обосновалась еще только компания из пятерых молодых парней, вздумавших чего-то посреди рабочей недели отдохнуть в пригороде с ночевкой.
Вели они себя шумно, жизнерадостно. Звенели бутылками, набирая «разгон». Топтуны: что бородатый, что вельветовый — посматривали в их сторону с неприязнью. Мне же ребята понравились. Я и сам был не прочь ехать сейчас куда-то с друзьями, предвкушать удовольствие ночи у костра, беседы за чаркой хорошей водки, над углями — ароматизирующие уксусом, специями, лучком, пропитываемые дымом шашлыки, жир стекает и шипит, на небе — россыпь знакомых созвездий, а вокруг — лес, и рядом — журчание речки (не речки — ручейка). И главное — нет всех этих забот, нет рассчитываемого наперед плана, нет бредовой игры, в которую втянут не по своей воле, нет страха перед возможностью ошибиться, сказать или сделать что-нибудь не то, и страха перед возможностью расплачиваться за эту ошибку кровью своих близких.
Ночевка, костер, лес и звезды над головой — как далеко это вдруг стало от меня, недостижимо, словно чья-то злая воля в один момент перекинула меня, вырвав из привычного быта, забросила на Марс, холодную, кроваво-красную планету бога войны, ТУДА, куда я дал себе зарок никогда больше не возвращаться.
И снова законы войны управляют мной, снова приходится шагать по кромке, пригибаясь под порывами злого ветра. Под рукой — оружие, и лица встречных расплываются, бледнеют, покрываются системой концентрических окружностей: мишени, а не лица…
Наконец, Лебяжье. Здесь я, как и предполагалось, вышел, убедился, что ближайшая электричка из Краснофлотска проходит через сорок минут, уверенным шагом направился с платформы в первый попавшийся подлесок. Времени на разборку с топтунами более чем достаточно.
Как и следовало ожидать, они устремились за мной. Я прошагал с километр по вьющейся в окружении хвойно-лиственной растительности тропинке, а потом очень так демонстративно шагнул в кусты. Пока бородач с вельветовым соображали что к чему и, топоча, как слоны, неслись по тропинке, я преспокойно вытащил пистолет, снял его с предохранителя и шагнул из кустов им навстречу.
Они остановились. Дыхание ровное: умаяться пока не успели.
— Поговорим, — предложил я, показывая им пистолет.
Они снова не возражали.
— Я знаю, кто вы такие и какую организацию представляете, — начал я, помахивая пистолетом у бородатого перед носом. — Также могу предположить с большой долей уверенности, какой именно интерес вызвала в вашем ведомстве моя скромная персона. В другой ситуации я бы ничего не имел против этого интереса: в конце концов, такова ваша работа, вы за нее деньги получаете. Но дело осложнилось, и полагаю, что если мы: вы и я — все еще не оставили намерения справиться с нашим общим противником, самым лучшим будет объединить усилия. Короче говоря, я предлагаю сотрудничество.
Ответом я удостоен не был. Топтуны продолжали молчать, избегая моего взгляда: бородатый смотрел куда-то поверх моей головы, вельветовый заинтересованно изучал кустик ежевики. В итоге они меня разозлили:
— Игнорируете, да?! До ответа не снизойти, да? Вы же знаете, знать должны: у меня девушка там, у НЕГО. Он друга моего смертельно ранил, а вам до фени, да? Мне от вас ничего не нужно, вы только скажите, где эта сволочь пристроилась. Хоть намекните. Вы же должны знать, где он окопался. Большего я от вас не жду, не требую…
И снова — молчание. Только вельветовый глянул искоса на бородатого, а тот в ответ едва заметно покачал головой.
Планы полетели к черту. Я не хотел этому верить, я отказывался этому верить. Я думал, что еще сумею переубедить топтунов.
— Все мои знакомые под угрозой. Это вы понимаете, да? Он маньяк, он собирается уже убить кого-то еще, а вам трудно сказать мне несколько слов? Что ж вы за люди такие? Это же ваша обязанность, долг ваш — людей защищать! А вы здесь стоите и думаете. О чем вы думаете, а? Ну же, я не требую от вас многого… Может быть, вам приказали? Может быть, вы думаете, что скажет начальство? Но откуда начальство ваше узнает, как это все было тут, со мной. Здесь нет других свидетелей. Ну же, ребята, я прошу вас… я прошу… — гладкого обращения-монолога не получилось: я быстро сбился и нес какую-то уже полную белиберду, пытаясь найти их взгляды, уловить в глазах топтунов проблеск понимания, потаенного желания помочь мне.
Но ничего не изменилось. Единственно, вельветовый вдруг начал насвистывать себе под нос ту самую импровизацию на тему «Ламбады», которую несколько часов назад насвистывал я.
Меня как ошпарило.
От бессилия проломить эту стену, от холодящего переворачивающего внутренности осознания простого факта, что план, за который я держался подобно утопающему с его соломинкой, рушится, что разговорами я ничего здесь не добьюсь, что время потеряно — от всего этого я почувствовал прилив ярости: ясной, ледяной и испепеляющей одновременно. Ярости, которая когда-то помогла мне выжить. Ярости, с которой легко идти на войну и которая, завладей она человеком в дни мирной жизни, способна его уничтожить.
Я поднял пистолет-пулемет на уровень глаз, прицелился в бородатого.
— Хорошо же, — сказал я, выцеживая слова (а в подобном состоянии произносить слова невозможно, только — выцеживать). — Не желаете по-доброму, по-свойски?.. Мне, мужики, терять нечего. Да и свидетелей здесь нет. Помочь вам некому. Одного в расход пущу, другой — все мне скажет. Ну, кого из вас? Кто пули не боится?
Бородатый даже не удосужился взглянуть на направленный ему в голову ствол, продолжая рассматривать нечто ему интересное над моею макушкой. Вельветовый, впрочем, резко оборвал свист и снова украдкой взглянул на бородатого. Мне показалось, что-то новое появилось за выражением безразличия на его ухоженном, гладко выбритом лице. Может быть, страх? Или отражение какой-то идеи?
Я отступил на полшага назад: на всякий случай, из расчета успеть выстрелить, если кто-нибудь из них надумает продемонстрировать свое владение искусством восточных единоборств.
— Ну! Кто-нибудь будет говорить?! — заорал я так, что замолкли щебетавшие в подлеске птицы.
И наверное, с криком этим вышел весь мой запал. Исчезла без следа ярость, как откатившаяся с журчанием по гальке морская волна. И угроза моя показалась самому нелепой, пустой, не смешной чуть ли. В самом деле: «одного в расход, другой — все обскажет» — детский сад.
