как Дом Ивэйна. Многие сейчас беспокоятся о будущем. Многие понимают, что тарды уже никуда не денутся, что с ними нужно торговать, их нужно постепенно привязывать к себе. Тардские деньги ничуть не хуже асенских, и чем больше их осядет в Лайе, тем лучше.
Так вот, Дом Ойсина принял Хольма и Лейва под свое покровительство, с тем чтобы они помогли наладить связи с другими торговцами в их княжестве. В Стране Кораблей — Баркхейме. А потом приехал ты, Вестейн из Веллирхейма, и стал уговаривать асенов заключить союз с твоим князем.
— И Ивэйн помог мне, — перебил Вестейн. — Почему он не вспомнил о том, что ненавидит тардов?
— Это ты думаешь, что он тебе помог. На самом деле он представил тебя королю, который не обладает никакой реальной властью. А ты, наверное, в благодарность осыпал его подарками. Так было дело?
Вестейн кивнул.
— Хорошо. Но тут забеспокоился Дом Ойсина. В их интересах, как ты понимаешь, было, чтобы Лайя заключила союз с Баркхеймом. И в предстоящей войне, и дальше, на долгие времена. Два Дома аристократов принялись вертеть королем так и этак — и наткнулись друг на друга. Немедленно заработали две шпионские сети, дабы любой ценой выяснить, что нужно сопернику. Скоро о связи Дома Ойсина с Баркхеймом стало известно Ивэйну. Он, конечно, сумел бы распорядиться этим козырем по-умному, но тайну узнал Энгус, сын Ивэйна. А он почему-то еще не растерял всех иллюзий и решил известить об этих интригах короля.
Вот тут Ойсин забеспокоился. Король — невелика птица, но если другие Дома узнают, что Дом Ойсина первым вышел на Баркхейм, они объявят главу Дома предателем и с наслаждением его утопят, а утопив, поделят его наследство.
И Энгусу подписали смертный приговор. И Ойсин разыскал в Империи бэрса, чтоб ни одна живая душа не догадалась, кто стоит за смертью Энгуса. И бэрс, не посрамив своего ордена, разыграл убийство так, что за него осудили невиновного.
— И Ивэйн отказал, когда я просил его помочь, дважды, — закончил Вестейн. — Но если доказать, что Ойсин платил бэрсу для убийства аристократа, союза с Барком не будет никогда. Ты можешь?
— Погоди, — сказал я. — Погоди. Все, что мог, я уже сделал. Никаких доказательств у меня нет, а если бы и были, я не стану тягаться с Домом Ойсина.
— Почему? Думаешь все же, они — святые?
— Нет. Просто я знаю, как это опасно. Я и тебе рассказал все это, чтобы предостеречь. Если Дом Ойсина не побоялся убить аристократа, то уж с тардом они церемониться не будут.
— Но я ж говорил тебе уже! Если будет союз с Барком, Лайи не будет. Ты потеряешь свою землю, если будешь трусить сейчас.
— Ты думаешь, я боюсь Дома Ойсина? Я боюсь себя. Тут Вестейн уставился на меня так, что я понял: пожалуй, в своих откровениях я заехал слишком далеко.
— Пойми, я — глупый провинциал, я случайно замешался в большую политику. Ничего не знаю, ничего не умею и могу, сам того не желая, разворошить весь здешний муравейник. Может быть, уже разворошил, — добавил я, вспомнив физиономию стражника, когда я протягивал ему трубку. — Если бы мы с тобой были в лесу, я знал бы, что можно, что нельзя, где страшно, где нет. А здесь я слеп и опасен. Поэтому лучше ты сам. Посоветуйся с Кайрен, с господином Дирмедом, с твоим церетом, наконец. Кстати, где он шатается ночью? Это точно небезопасно.
— А, не беспокойся, — пробормотал ошарашенный Вестейн. — Нас сегодня господин Ивэйн позвал. Год прошел от смерти сына. Сходится все как, странно, да? Вот… не идти невежливо было, а я… не смог сразу пойти. Ну он и пошел один, а я обещал быть позже. Ты не бойся, я с ним людей отправил, он не один пошел.
Я, наверное, здорово побледнел. У Вестейна голос стал совсем испуганным:
— А что может случиться? Это же Ивэйн, не Ойсин. И я подумал, на свадьбе мы уже были — ничего, а тут поминки. Какая разница?
— Какая разница? — переспросил я. — Говоришь, все сходится? Свадьба — это свадьба, а поминки у аристократов — это оргия! А твой церет… Там же все, что угодно, может случиться! Бежим!
Вестейн, слава богам, переспрашивать не стал. Мы нырнули в темноту и бросились со всех ног к дому Ивэйна.
У дома на маленькой площади боролись, поигрывая мускулами, два стройных светлоголовых паренька. Ивэйновы сторожа сидели у ограды, попивали вино и подбадривали борцов криками.
Увидев нас, светлоголовики тут же замерли и вытянулись перед Вестейном. Тот перевел дух, заговорил с ними по-тардски, потом обернулся ко мне:
— Все в порядке. Господин Конрад тут — живой и здоровый.
— Пойдем, пойдем скорее, — тянул я его за рукав.
Он ничего не понимал, а меня тошнило от страха.
Пропустили нас без единого слова, только попросили отдать оружие. Вестейн снова глянул на меня, я кивнул, и он отстегнул от пояса кинжал. Светлоголовиков тоже сочли оружием и оставили на улице. А те, кого я боялся, наверняка были внутри.
Если бы меня так не трясло, я бы вдоволь полюбовался на аристократов. Здесь снова был весь цвет Лайи: кто вокруг стола, а кто уже на ложах у стен. Горели шары саремы, пламя отражалось в темных портьерах, густой маслянистый дымок поднимался к сводам потолка.
Темная сарема. Очень редкая, очень дорогая.
Очень плохо.
Аристократы то ли от вина, то ли от дыма саремы утратили всякий интерес к происходящему. Мы проталкивались довольно бесцеремонно, но нам никто не подарил ни слова, ни взгляда. Они только переговаривались негромко бархатными голосами да позвякивали серебряными чашами. Лишь Ивэйн, отец Энгуса, увидев нас, медленно кивнул. У него были темные мешки под глазами, тонкая с желтизной кожа, потухший взгляд.
Очень плохо.
Как там говорил Дирмед?
Господин Конрад в своих неизменно черных одеждах притулился в стороне от прочих пирующих, однако лицо у него было умиротворенное. Асенское вино и темная сарема даже ошпаренного кота умиротворят. Мне очень не понравилось, как бегают зрачки у церета, как дрожат его пальцы. Асен, по крайней мере, знает, что такое сарема. Асен все время себя видит. А этот церет полжизни прожил с зажмуренными глазами.
— Ну вот, видишь, все в порядке, — прошептал Вестейн.
— Уводим его отсюда скорее, — ответил я.
— Подожди, неприлично.
— Скорее, пожалуйста, скорее…
Я думал, что ничего не понимаю в аристократах, но Вестейн понимал еще меньше. Меньше, чем ничего. Еще более ничего, чем я… Похоже, темная сарема добралась и до моих мозгов.
— Пожалуйста, пойдем скорее, — просил я.
Не успели.
За занавесами завизжали флейты и пошли отбивать ритм бубны — чаще, резче, звонче. В комнату проскользнула девушка в белой траурной тунике, черные распущенные волосы хлестали ее по спине. Она упала на колени перед маленькой нефритовой урной — символом могилы Энгуса и заговорила тягучим безумным речитативом. Асены, подавшись вперед, не отрывали от нее глаз.
—
Снова взвились, рыдая, бубны. Вышла вторая плакальщица. Она обняла урну, лаская ее тонкими смуглыми пальцами.
—
