— Ну что? — спросила она, когда Андрет перевел дух. — Ты все еще. хочешь умереть?
— Да, — ответил он, не успев подумать.
Потом все же задумался — здесь в темноте и прохладе это было проще, чем на пыльных раскаленных улицах. Честно попытался представить себе, как ему жить дальше, что делать и как устраиваться, понял, что податься ему некуда, рассчитывать не на кого и не на что, а самое главное, нет ни сил, ни желания снова выбираться из того дерьма, в которое с завидным постоянством загоняла его жизнь, и повторил еще раз, уже уверенно:
— Да.
Женщина пожала плечами, сняла с полки кувшинчик и чашу, налила на дно немного темной тягучей жидкости, разбавила водой и протянула чашу Андрету. Ее безобразное лицо оставалось совершенно равнодушным — кажется, для нее это была просто работа, исполнение воли богини, ничего личного. Но Андрета такая ситуация совершенно устраивала. Он выпил все до дна и, уже не обращая никакого внимания на женщину, лег на перину и закрыл глаза.
Он очнулся ночью от страшной рези в животе. Почему-то ему очень не хотелось испачкать перину и пол, и он пополз в кромешной тьме, разыскивая на ощупь хоть какой-нибудь сосуд, наткнулся на давешний таз и избавился от содержимого желудка. Потом вновь пополз к тюфяку, нащупал кувшин, напился и снова провалился в темноту. Через некоторое время все повторилось в точности с той лишь разницей, что было уже утро, и на поиски таза и кувшина ушло гораздо меньше времени и сил. Следующие несколько дней он так и жил от пробуждения к пробуждению, каждый раз в глубине души надеясь, что больше не проснется. И каждый раз эта надежда оказывалась тщетной.
Днем за ним присматривали две женщины. Одна, средних лет, с недовольно поджатыми губами, молча убирала за ним всю грязь, но не желала лишний раз бросить на него взгляд. Другая, юная, с тонкими светлыми волосами и печальными серыми глазами, одетая побогаче первой, несколько раз пыталась с ним заговорить, но на языке Венетты. Он не понял ни слова, и был этому даже рад. Меньше всего он сейчас нуждался в сочувствии, молчаливое презрение старшей женщины устраивало его гораздо больше.
(Уже много позже Ксанта говорила об этих двоих так: «Ингольда — моя соседка и помогает мне с тех самых пор, как я здесь поселилась. С Ви-эни все посложнее. У нее горе — отец отказался выдать замуж по ее желанию, и теперь она здесь избывает тоску. Она милая, только скучная, как косой дождь. Ну ничего, Ингольда — соломенная вдовушка, уж она научит нашу красавицу уму-разуму».)
Через день или два, он почувствовал что голоден, попросил еды, получил жидкую кашу и кислое молоко и, к собственному удивлению, сумел удержать их в себе. На следующее утро в его жизни вновь появилась Ксанта.
— Ну, — сказала она с порога, — мне сказали, что я наконец могу увидеть, какого цвета у тебя глаза.
Он не знал, что ответить, поэтому промолчал, но она и не ждала ответа. Она просто подошла к его тюфяку, присела на корточки, заглянула ему в лицо и вынесла свой вердикт:
— Серые. Плохо дело. Я надеялась на черные.
— Почему? — Андрет наконец нарушил молчание.
— Черных глаз люди боятся. Ну ладно, выхода нет, надо брать, что дают.
— Твоя богиня нарушила обещание, — мрачно сказал Андрет.
— Хочешь подать на нее в суд? — отозвалась женщина. — На самом деле нет. Это хороший честный яд. Он гасит разум, а дальше тело или душа сами решают, хотят они жить или нет.
Андрет сплюнул и глянул на жрицу. Как и в прошлый раз, когда она наливала в чашу яд, лицо ее оставалось совершенно безмятежным. Ни сочувствия, ни злорадства.
— Ну и как ты намерена распорядиться мною дальше? — поинтересовался он.
Женщина усмехнулась:
— Не отчаивайся! У меня для тебя есть еще одно предложение. Эта штука будет понадежнее яда…. Ты не морщись раньше времени, я сейчас все расскажу, тогда и будешь морщиться. Но сначала давай попробуем сыграть в одну игру, — и с этими словами она достала из кошелька на поясе монетку — кособокий медяк, на одной стороне которого был изображен корабль, а на другой — Венок Судьбы.
С помощью медяка Ксанта быстро выпытала у Андрета всю его историю, сама же рассказала следующее.
В отличие от богатых и праздных городов Мешка, в отличие от мирных, но предприимчивых городов Божьего Носа, в Венетте со времен основания в чести были люди напористые и честолюбивые. Завалить соперника любой ценой, любыми средствами здесь считалось делом достойным. Обеспечить свою семью, вырвав жирный кусок из рук чужой, — доблестью. И не мудрено — люди здесь жили риском, вкладывая деньги в корабли, никогда не ведали, умножат они капитал или потеряют последнее, и не любили проводить грань между торговлей и разбоем. Поэтому, задавшись целью выкинуть конкурента с места в гавани или из Торгового совета, они не брезговали ничем. Сбивали цены, распространяли сплетни, перекупали команду, нанимали лихих людей, чтобы те поджигали склады, а то и дома, не останавливались даже перед прямым нападением. Разумеется, для особо распоясавшихся в городе был суд, и самых отчаянных удальцов случалось даже приговаривали к большим штрафам, но те все равно выходили из судебной палаты с гордо поднятой головой.
Но и для тех, у кого не хватало духу вступить в открытое противостояние, был еще один путь свалить соперника. В городе имелось множество храмов, существовавших не только на щедрые пожертвования удачливых семейств, но и на доходы от судебных дел. Каждого бога надлежало почитать, как в самом храме, так и вне его, и за непочтительное высказывание, неуместную шутку или за недостаточное радение храм мог запросто привлечь провинившегося к суду. А поскольку дело было куда серьезнее грабежа и убийства, то чаще всего заканчивалось не штрафом, а виселицей. Большая часть имущества отходила к храму, меньшая, но также достаточно существенная — обвинителю.
Причем, рознь шла не только среди богатейших семейств, но и в средних и в бедных кварталах. И вот уж там, поскольку не было возможности нанимать убийц или перекупать работников, страсть к благочестию принимала нешуточный размах. А то, что все имущество будущей жертвы чаще всего заключалось в убогой лачуге, единственной свинье, корове или паре серебряных монет, разумеется, никакой роли не играло. Донос в храм был самым простым способом если не избавиться от соседа, то как следует насолить ему.
Тут Андрет впервые заинтересовался услышанным. Дело в том, что жизнь обитателей Божьего носа также включала в себя постоянные договоры и последующие тяжбы с храмами. Правда, эти тяжбы были менее разрушительными по своим последствиям — речь там шла о деньгах, а не о жизни.
И поскольку ход был его — при очередном броске монеты выпал корабль, — он тут же сказал:
— Если я правильно понимаю, при подобных судах должна кормиться целая компания защитников.
Ксанта покачала головой.
— Хорошо бы, если б так! Беда в том, что дела о кощунстве имеют очень неприятный душок. Если ты защищал такого кощунника и проиграл, значит, ты защищал человека, противного богам, и для тебя уже готово место на скамье подсудимых. А поскольку никто заранее не знает, чем кончится дело, обычно защитника на всякий случай сажают рядышком с обвиняемым и выносят им приговор вместе. Если повезет — оправдательный, не повезет — обвинительный. Так что, желающих, как сам понимаешь, мало. А теперь спроси меня, как защитник вообще может вести дело при таких условиях.
— Ну спросил, — улыбнулся Андрет.
Ему в самом деле было интересно, кроме того, при ближайшем рассмотрении эта уродка оказалась очень забавной. Болтать с ней было весело, и хотя Андрет уже понял, что от нее в любой момент можно ждать какой угодно каверзы, это его не смущало — все равно взять с него сейчас было нечего.
— Защитники, понятное дело, себе не враги, — пояснила Ксанта. — Поэтому сами они в процессах предпочитают не участвовать, а нанимают человека, который в нужное время отбарабанит нужную речь и тихо-мирно посидит в тюрьме, пока настоящий защитник будет работать, ничего не опасаясь. Об этом все знают, но судьи смотрят на такую практику сквозь пальцы, им ведь тоже не хочется прослыть убийцами, а
