Первый удар (сборник)

полковничий мундир и закончил тем, что отправился на поединок со злополучной парадной саблей. Уже отчаявшийся найти в своем нанимателе хоть гран здравого смысла, Эдмон мог только взирать на эти приготовления с отчаянием и стыдом.

В результате французы прибыли на луг у реки Курокава точно в полдень, когда зрители уже начали проявлять нетерпение.

– Что это за толпа? – высокомерно полюбопытствовал де Сегюр, уделив собравшимся нихонцам единственный верблюжий взор. – Не терплю зевак!

Секретарь, успевший заметить на одежде собравшихся гербы рода Сакамото, промолчал.

Тайхоу-сан ждал на дальнем краю вытоптанной площадки. По всему лугу трава росла высоко и буйно – еще бы, мрачно подумал Эдмон, столько крови она впитала! – но здесь, перед беседкой, тысячи ног вбивали ростки в землю, пока те не скорчились, заплетаясь грубым сукном.

Загорелое лицо русского посла было спокойно, не отражая тревоги или нетерпения. Обок него стояли трое: мажордом Сакамото с сыном и какой-то незнакомый буси с тяжелым футляром в руках.

– Ваша светлость, – произнес Тайхоу негромко, – мы уже заждались.

Де Сегюр демонстративно вытащил из кармана часы, отщелкнул крышку, покосился зачем-то на бьющее в глаза солнце.

– Ровно полдень, – сварливо буркнул он. – Приступим?

– Господа, – Эдмон обрел наконец голос, – можем мы надеяться, что вы разрешите свой спор миром?

Русский покачал головой.

– К несчастью, речь идет не о споре, – отозвался он.

– Возможно, извинения… – не уступал секретарь.

Тайхоу задумался.

– Об этом следует спрашивать не у меня, – промолвил он наконец, – а у молодого господина Сакамото. Я лишь защищаю его имя, как подобает учителю.

– Чтобы я извинялся перед мальчишкой? – вскричал де Сегюр. – Да никогда в жизни, клянусь святым Денисом!

Мажордом стиснул кулаки так, что пальцы посинели. Его сын перенес оскорбление более сдержанно, однако на щеках мальчика вспыхнули алые пятна, будто от двух звонких пощечин.

– Еросику, – процедил господин Сакамото Хатихей таким тоном, что у Эдмона мурашки по спине побежали.

Секретарь успел за вчерашний вечер выяснить смысл этого слова. Оно оказалось очень емким и значило примерно «я всецело полагаюсь на вас в том, что, как мы оба знаем, должно быть сделано». То же самое вчера сказал своему мажордому князь… и молодого француза охватила странная уверенность в том, что, даже если бы граф снизошел до извинений, мальчишка с горящими глазами отказался бы принять их.

– В таком случае, – безмятежно проговорил русский посол, – извольте приготовиться ко встрече с Создателем.

У де Сегюра отпала челюсть.

– Вы, конечно, можете отказаться, – уточнил Тайхоу. – Но едва ли трусость к лицу дворянину.

Посол затравленно оглянулся, и на миг в душе Эдмона вяло шевельнулось сочувствие. Де Сегюр сам не рад был, что загнал себя в тупик, откуда законы чести не дозволяли выйти иначе, как через дуэльное поле. Но цена отступления была слишком велика. Бежать с островов – куда? Во Францию, где незадачливого посла, разрушившего всякую надежду на мирные отношения с Нихоном, вряд ли встретят с распростертыми объятьями… а дворянина, отказавшегося от дуэли, публично смешают с грязью.

– Х… хорошо! – просипел он. – Приступим?

Сакамото-старшый подал знак, и безымянный самурай выступил вперед, открывая футляр. На белом шелке покоился нихонский меч.

– Поскольку ваше оружие едва ли пригодно для достойного поединка, – пояснил Тайхоу, – господин мажордом взял на себя смелость предложить один из собственных мечей. Этот клинок был откован мастером Сеги на двадцать седьмом году эры Сюрихаи… и с той поры хранится в роду Сакамото.

Эдмон бережно принял коробку из полированного дерева. На темных ножнах не было ни единого украшения; только на плоской овальной гарде просматривался почти стертый узор. Должно быть, слово «хранится» по отношению к мечу имело некий особенный оттенок – оружие выглядело древним и грозным, точно ветеран Великой кампании, затесавшийся в толпе молодых олухов.

– Благодарю, – отрубил граф. Отстегнув парадную саблю, он бросил оружие на траву и небрежно подхватил нихонский меч. Ножны тут же развалились на две половинки. Среди столпившихся перед беседкой нихонцев пронесся неодобрительный шепоток.

На взгляд Эдмона седой клинок и впрямь напоминал уменьшенную кавалерийскую саблю. Нихонский меч явно был предназначен для размашистых рубящих ударов, и привычки европейского фехтовальщика в обращении с ним могли скорей помешать, чем помочь. Однако выхода у де Сегюра уже не оставалось. Он перехватил эфес покрепче и сделал шаг вперед.

Стоя лицом к лицу противники выглядели скорее комично – еще статный и красивый, невзирая на многие излишества распутной парижской жизни, де Сегюр ростом почти на голову превосходил по-нихонски щуплого и жилистого, неуловимо похожего на обезьяну русского посла. Казалось, что француз сейчас сомнет врага, раздавит, как давила Великая Армия, даже не заметив, жалкие ошметки австрийских и британских войск.

– Начинайте! – фальцетом воскликнул секретарь и взмахнул рукой.

Что случилось затем, Эдмон так и не понял. Русский внезапно ринулся вперед с пронзительным, рвущим нервы «Иииийяи!». Блеснула сталь; над лугом метнулся звон столкнувшихся клинков, и тут же его перебил жуткий, короткий хруст.

Граф Эжен де Сегюр переломился пополам, точно арлекин. Страшной силы удар пришелся на правое плечо, и дьявольский нихонский клинок без труда рассек ключицу и ребра, наискось раскроив грудную клетку до самого позвоночника, вместе с легкими, сердцем, жилами и всем прочим. На землю рухнуло уже мертвое тело.

Все произошло так быстро, что Эдмону осталось лишь тупо взирать на залитый кровью полковничий мундир. Что-то мягко ударило его в лоб, в скулу; секретарь машинально утер лицо ладонью.

– Вазамоно, – прошелестел полный сдержанного чувства голос мажордома.

«Он не успел даже взмахнуть мечом», – промелькнуло в голове у марсельца. Потом он понял, что руки его в крови. Удар, располовинивший торс несчастного де Сегюра, был такой силы, что брызги с победно вскинутого клинка алым дождем осыпали неосторожного секунданта. Кровь была повсюду. Она липла к рукам, грела лицо, она склеила волосы и заливала глаза, она застила свет полдня, ее медный вкус притягивал желчную горечь из-под сердца. Голова раскалывалась от боли. Эдмону стало вдруг очень легко, только в ноздри бил жаркий запах металла и багряная пелена мутила взор, пока не накатила темнота и сознание с благодарным вздохом не отлетело прочь.

Когда он очнулся, перед глазами что-то мелькало. Не сразу Эдмон сумел сосредоточить взгляд – это были тени листьев за бумажной ширмой. Пахло цветами и дымом.

– Вы уже очнулись, сударь? – прозвучал властный голос. Так могла бы говорить горная река: быстро и неумолимо.

Секретарь разом вскинулся с циновки, на которой лежал. Он находился в незнакомой комнате, в чужом доме. А напротив, скрестив ноги на восточный манер, восседал Тайхоу-сан. Человек, только что убивший на дуэли французского посла.

Дар речи отказал марсельцу. Молодой человек судорожно искал подходящие слова и не мог найти.

– Выпейте со мной чаю, – внезапно предложил русский, понаблюдав некоторое время за Эдмоном.

Тот смог только кивнуть, глядя на хозяина дома завороженно, будто воробей на змею.

Будто по сигналу, хотя хозяин дома не шевельнул и бровью, раздвинулись занавеси. Низко склонившийся слуга опустил на пол перед ложем низенький столик, уже накрытый – миниатюрная