– Сама подмету. Ничего мы не делим. Наташка мне нахамила, – Юлька принесла из прихожей веник и совок, быстро подмела тающие комки и выбросила в мусоропровод. Довольно огляделась: – Вот и все.
– В смысле? Что ты считаешь хамством?
– Я ей позвонила сказать, где видела ее любимые духи, а она за Федором бежала и послала меня вежливо, но злобно, знаешь, как она умеет? Противненько так. Я обиделась.
– Это у тебя быстро. Ну и до чего вы договорились?
– Я назвала ее неадекватной, а она сказала, что со мной общаться, как по минному полю ходить – никогда не знаешь, где взорвешься.
– И, что удивительно, обе правы! А ты, как обычно, собираешься сначала злиться, потом страдать?
Юлька кивнула. Она сняла зимние сапожки и аккуратно поставила их в угол к прочей обуви. Вид у нее действительно был опечаленный. Темпераментная Вишневская хоть и обладала редкой обидчивостью, на самом деле ссориться не любила. Ее, как натуру эмоциональную, периодически заносило, о чем она впоследствии неизменно жалела. Даже если была права. На кухне она села на самый краешек углового диванчика, подперла щеку рукой и пригорюнилась.
– А может, не стоит так реагировать, а, Юль? Особенно на Наташку! Ты что, Сажину не знаешь? Она у нас женщина несчастная и оттого нервная, – графа любит. Какой с нее спрос?
– Граф тоже ее вроде… Ты же Сашку Лютова имеешь в виду?
– Его, кого же еще? Лютов у нас, как известно, «орел», но с «орлами» водиться, всем известно, – не сахар.
– М-да, соединила судьба, и ни тому, ни другому не позавидуешь. А интересно, эти два махровых эгоиста когда-нибудь сойдутся по-настоящему?
– Неизвестно. У них времени много… может, и сойдутся.
– Годам к семидесяти.
– Или разбегутся.
– Тоже не раньше. Они люди не спешные, думают медленно. А куда им торопиться?
– Точно.
Фыркнул и выключился электрический чайник. Таня насыпала заварку, залила кипятком. Запахло земляникой.
– Твой любимый купила, между прочим. Знаешь, я Наташке зеркало подарила. Купальское.
Юлькины глаза загорелись:
– То самое?
Таня кивнула. Открыла крышечку заварочного чайника, помешала в нем ложкой, запах земляники стал сильнее. Разлила заварку по кружкам. Вишневская мечтательно-завистливо вздохнула:
– Повезло Наташке.
Татьяна усмехнулась:
– Это как посмотреть, зеркальце-то не простое. В него все видно. И себя.
Юля хмыкнула:
– Ну и что?
– Это тебе «ну и что», ты себя любишь до умопомрачения. Любую. А Наташка – нет. Ей нелегко придется.
– Это почему же Сажина себя не любит? Да она эгоистка каких поискать! Просто центропупистка! – возмутилась Юлька.
– Эгоистка, но себя не любит. Не научили. Родители науку двигали. А бабушке не до того было.
– А такое бывает? Не любящий себя эгоист?
– Ну, если верить умным книгам, эгоист, в принципе, себя не любит, поэтому хочет получить как можно больше доказательств хорошего к себе отношения. Так что ты у нас, дорогая Юлиана Юрьевна, не эгоистка. Эгоистка, конечно, но в пределах нормы. У тебя другая патология.
Вишневская задумалась:
– Какая же, если не секрет?
Таня улыбнулась:
– Ты – мазохистка. Обожаешь страдать…
Подруга покорно кивнула:
– Да, водится за мной такое. Но, с тех пор, как летать начала, все меньше и меньше. Радоваться приятнее.
– А то! Еще как! Только сейчас додумалась?
– Ага! Представляешь, тридцать семь лет думала!
– Да, Вишневская, ты тоже не спешила. Куда до тебя Наталье с Сашкой, они только лет пятнадцать определяются!
Они рассмеялись. «А ведь Вишневская действительно стала другая, – подумала Татьяна. – Теплая и сильная, как ветер с моря. И, похоже, еще окрепнет». Юля подняла глаза, спросила:
– Про эгоиста интересная мысль. Твоя?
– Нет, не моя. Подожди-ка.
Таня сходила в гостиную, принесла потрепанную книжку в мягком переплете, протянула:
– На, почитай. Эрих Фромм. «Искусство любви».
– Обязательно. Где ты ее взяла?
– Материализовала из воздуха! Купила в книжном.
– Вот не думала, что ты читаешь такие книги!
Таня пожала плечами:
– Почему бы и нет? Мудрость мира разбросана везде, надо только захотеть ее увидеть. В людях, книгах, во всем…
Щелкнул замок, гулко залаяла и сразу стихла Берта. На пороге кухни появился Гоша, такой же белый, как Юлька, только счастливый и улыбающийся во весь свой «лягушачий» рот:
– Привет, теть Юля! Мам! Нам с Машей визу дали! На две недели! Мы летим к бабушке. Дай денег, я поеду за билетами. Машка внизу ждет! Матушка, скажи, ты ведь поколдовала? Перед нами четверым отказали, а нас с Машкой даже не спрашивали особо. Ну скажи, поколдовала?
– Гошенька, дорогой, просто вы с Марией тихие, благонадежные дети, поэтому правительство США будет радо, если вы приедете в гости к твоей бабушке и заодно попрактикуетесь в английском. Ладно, Георгий, не сыпь снегом, вот тебе деньги. Когда приедешь? – Таня достала из сумочки перетянутую резинкой пачку долларов.
– Позвоню. Говоришь, не колдовала, а деньги приготовила! Ох, мать, ты – хитрая ведьма! – Георгий засунул деньги во внутренний карман куртки. – Я хочу Машку сводить куда-нибудь. Так что, скорей всего, поздно. Погуляй с собакой на всякий пожарный. Хорошо?
– Погуляю. Но если ты куда-то собрался, то денег не хватит. Там только на билеты.
– Не парься, мам. Мне отец дал. Поощрил за хорошо сданную сессию. И на Америку обещал подкинуть, чтобы мы бабушку не напрягали. С тебя только на проезд.
– Отец тебя балует.
Гошка усмехнулся:
– А кого ему еще баловать? Меня и Розу. Правда, меня больше. Я же его наследничек. Вот состарится – его баловать буду. Все, пока. Ушел.
Хлопнула дверь, щелкнул замок, обиженно и недоуменно гавкнула собака.
– Вырос, – задумчиво прокомментировала Юлька.
– Да уж, наконец. Еле дождалась.
– А мне жалко, что дети вырастают – еще немного, и другая жизнь. И у них, и у меня…
– Не жалей. Другая – значит новая.
– Но не значит лучшая.
– Это как посмотреть, Юлька. Нет ничего страшнее застрять в одном времени или одном состоянии. Это хуже смерти. Точнее хуже страха смерти, в самой смерти ничего плохого нет. Просто врата в мир. Другой.
– А я пока боюсь этих врат.
