– Боги не хотят твоей смерти, – выдохнул Ворон сквозь все еще кипевшую ярость и опустил меч.
Хазарин с ненавистью посмотрел на него, но ничего не сказал. Рана была почти смертельная, и не добить врага значило обречь его на тяжкие страдания медленной и мучительной смерти. Каждый воин прекрасно знал это, и недаром кинжал, которым добивали врага, называли оружием милосердия.
– Если ты хочешь смерти, – отвечая ненавидящему взгляду, вновь заговорил разведчик, успокоив собственную злость, – так у тебя есть верные слуги, они помогут тебе сделать этот выбор. Но мой бог не желает, чтоб я убивал тебя. Ему нужна твоя жизнь, и только это останавливает меня.
Серые, совсем не хазарские глаза посмотрели сквозь туман предсмертной пелены с обреченным равнодушием.
– Прочь, уйди прочь! – выдавили сквозь кровавую пену бледные губы.
– Я не люблю мучить врагов, хазарин! – продолжал Ворон. – Я их люблю убивать во славу Светлых Богов, но теперь они насытились твоей кровью и хотят подарить тебе жизнь. Зачем им это нужно, я не знаю, может, они хотят тебя заставить служить им, как ты хотел заставить меня служить тебе. Не знаю зачем, но ты будешь жить, хазарин!
Разведчик махнул рукой слугам поверженного врага, чтоб они подъехали ближе, и уже было собирался продолжить свой путь, как вдруг вспомнил.
– По законам поединка, хазарин, – заговорил безжалостный воин, – твой конь и твое оружие принадлежат теперь мне. Боги не дали мне убить тебя, но жизнь твоя должна быть оплачена данью.
Гримаса мучительной боли и ненависти снова исказила мертвенно-бледное лицо. Хазарин махнул одному из своих слуг нагнуться поближе и шепнул ему пару слов на своем языке, по-хазарски. Тот приблизился к Ворону и, протягивая саблю, заговорил на ломаном русском языке:
– Повелитель очен просить тебя оставать ему его конь и щит, он взамен дает свой слугу на другой конь.
– Это тебя, что ли? – изумился разведчик.
– Меня, – ткнул себя в грудь парламентер. – Повелитель очен любить свой конь, а щит его несет знак рода.
Ворон посмотрел вначале на хазарина и потом на дареного слугу. Щит врага и впрямь украшали какие- то затейливые знаки, а слуга был худощав, молод и держал на руке сокола.
– Это что ж, и с соколом в придачу?
– Сокол мой птица! – обиделся вдруг слуга. – Я служить тебе, сокол служить мене.
– А почему тебя? – чувствуя какой-то подвох, не унимался с расспросами Ворон.
– Я служить повелителю недавно, другой служить давно – его жаль отдать.
Другой – здоровенный детина с рункой в руках, пожалуй, и самому Ворону казался менее предпочтительной заменой. Такой ударит в спину и глазом не моргнет. Прирежет где-нибудь на привале и привезет твою голову прежнему хозяину за хорошую награду.
Разведчик протянул руку за хазарской саблей. Что ему сразу бросилось в глаза – так это необычная форма клинка. У хазар обычно были сабли персидского типа с сильным изгибом и без елмани[20], а эта, почти прямая, начинала изгибаться только у острия и имела сильно выраженную елмань. Словно в ней угадывались очертания совсем другого оружия и ее ковали не саму по себе, а выделывали из отслужившего свой век старого меча.
«Такая штучка рубанет, пожалуй, не хуже любого меча», – мелькнула мысль и робко отступила перед любованием благородной красотой искусно сделанного оружия. Воистину было чем восторгаться; клинок нежно искрился булатным узором. Этот мутноватый блеск завораживал и притягивал к себе, доставляя настоящему воину истинное наслаждение.
«Восхитительная вещь», – подумал он, и тут его взгляд упал на гарду. Около крестовины на клинке виднелось хорошо знакомое клеймо; два концентрических круга с крестом посередине. Поднес саблю ближе к глазам и различил мелкие буквы «ВОИНЯ».
Таких совпадений не бывает. Но Ворон, стараясь не выдать охватившее его сильное волнение, бросил небрежные слова дареному слуге:
– Спроси-ка, друг, где такой клинок отковали?
Дареный повернулся к другому слуге, который, сняв с коня раненого хозяина и бережно уложив его на собственный плащ, пытался осторожно расстегнуть залитые кровью застежки одежды. Злобно ругаясь, тот после короткой словесной перепалки все-таки что-то рассказал, и Дареный радостно доложил:
– Из Итиля повелитель привез, тама кузнец кароший есть, он ковать саблю только под его рука.
Сокол, сидящий на рукавице Дареного, наклонил голову, прислушиваясь к словам хозяина, и, приподняв крылья, вновь медленно опустил их.
– Повелителя очень иметь надежду, што рус не будет бояться взять вместо конь и щит слугу, – продолжал Дареный. – Он говорит, что рус есть кароший и храбрый люди.
– Ладно, – мрачно сказал Ворон, чувствуя, что делает что-то не то, но не может уйти с неверного пути. – Пусть будет так.
Разведчик приказал приобретенному таким странным способом слуге собирать коней и переправляться на другой берег, а сам подъехал к лежащему на земле врагу:
– Ты, хазарин, хотел знать мое имя, хотел знать, у кого отберешь честь и воинскую славу. Так знай, что твою славу забрал Ворон, витязь из Белой Вежи, – он помедлил немного и, поворачивая коня, бросил небрежно: – А мне имя твое ни к чему, вы все мне на одно лицо будете.
Он направил коня к переправе, и уже в спину до него долетел крик:
– Господин говорит, что в следующий раз убьет тебя, Ворон.
«Какой он будет, этот следующий раз, знают только боги», – подумал витязь, махнув пару раз отвоеванной саблей. Он уже давно подумывал над тем, чтобы заменить тяжелый дедовский меч более легким и вертким клинком, но, как и многие воины, был суеверен и верил в магическую силу священного оружия предков. Ему всегда удавалось побеждать и хазар, и печенегов, но последний бой показал, что он дошел до предела совершенствования мастерства владения мечом и что дальше, за этим пределом, безраздельно господствовала сабля. Знак Сварога на ее клинке и до боли знакомое имя словно подтолкнули его мысли вперед, и он переступил незримую черту гордости и упрямства, не позволявшую признать оружие врага более совершенным. Теперь сама судьба вынуждала его сделать такой выбор, ибо второй раз подобного хазарина его меч едва ли одолеет.
Ворон еще раз любовно осмотрел отвоеванный клинок и осторожно опустил его в колчан. По законам поединка поверженный, но не убитый враг, отдав свое оружие, оставлял себе ножны как залог сохранения своей жизни. Если он хранил пустые ножны, то он надеялся на победу в повторном поединке, когда он потребует вернуть свое оружие и сам возьмет оружие врага. Победа, сохранявшая побежденному жизнь, очень высоко ценилась среди витязей, ибо красноречиво говорила о высоком мастерстве точного удара и щедрости подарить жизнь врагу, которая была позволительна только уверенному в себе воину. Разведчик это хорошо знал и уже предчувствовал, как он с гордостью покажет этот клинок в Белой Веже, где на него после победы над Зверем смотрели хоть и с завистью, но презрительно. Теперь-то он докажет остальным, что он такой же витязь, ничуть не хуже остальных, а не просто огнищанин [21], убивающий хазар.
Он вспомнил синие глаза воеводской дочки, смотревшие на него из-за кольчужного плеча своего отца. Уж теперь-то, когда в его руках будет такой клинок и только благодаря ему придет помощь и спасение всему городу, они смогут открыто подойти друг к другу. Уже теперь-то ничто не помешает ему взять свою Русану за руки и смотреть в ее бездонные очи, никого не таясь. Ворон помечтал еще немного о том, как будет свататься и какие красивые венки сплетет на свадебный обряд его красавица невеста. Он совсем забыл про свои раны, про то, что кровь неумолимо покидает его тело и что сам он выглядит немногим лучше своего поверженного врага. Сила, наполнившая его в момент победы, в момент, когда он увидел упавшего врага, теперь постепенно таяла, и раны, которые он прежде не замечал, все сильней жгли его плоть.
И все же здесь, на этом берегу, он не хотел останавливаться для перевязки ран. В любой момент могли появиться другие хазары и своими длинными стрелами превратить переправу в полный кошмар. Поэтому Ворон пришпорил коня и заторопился догонять Дареного, который в сотне шагов от места поединка уже готовился к переправе, осторожно пробуя зыбкую прибрежную почву. Следом за ним на длинном поводу боязливо брели все захваченные у хазар кони. Разведчик настиг их уже почти у самой воды и на ходу
